Однако эта механическая идея Ницше не вполне соответствует всему прочему облику, который присущ нашей механической науке. Человек, мыслящий в духе рациональной механики, должен, как Дюринг, выступать против «вечного возвращения». Если же он пожелал бы защищать Ницше, ему пришлось бы встать на сторону не одной только этой механической концепции, но выдвинуть также и анти–мнение, идущее вразрез со всем механистическим воззрением на природу. Ему пришлось бы показать, что все это механистическое представление не так уж непреложно, как полагали люди Дюринговой складки. А отсюда он подошел бы и к вопросу относительно ценности истины. Почему общепризнанные истины признаются в качестве таковых? Так должен был звучать его вопрос. Дюринг и прочие ответили бы на него просто: именно в силу того, что они истинны, что они соответствуют действительности. Ницше сказал самому себе, что это‑то как раз и не так. В чем какое бы то ни было из наших понятий соответствует истине? Ни в чем. «Наше допущение, что существуют тела, поверхности, линии, формы, является всего только следствием нашего предположения, что существуют субстанции и предметы, вообще постоянное. Как наши понятия несомненно представляют собой фикции, точно так же являются ими и образы математики. Ничего подобного не существует, мы столь же мало способны реализовать поверхность, круг, линию, как и понятие» (афоризм 18, с. 17 XII тома изд. Кёгеля). Однако эти понятия, эти фикции как раз и представляют собой предметы, которыми оперируют науки. Так что не может быть и речи об абсолютности научных истин. Но почему же мы тогда их допускаем? Поскольку нуждаемся в них, чтобы ориентироваться в действительности. Нигде не существует круга, нигде не существует поверхности; однако с такой фикцией мы ориентируемся в рамках действительности. Не истина, но целесообразность для жизни — вот причина нашей веры в так называемые истины. Но чтобы удостовериться в целесообразности, мы должны на собственной шкуре убедиться в приложимости наших понятийных фикций. Мы должны усвоить эти фикции и попытаться с ними жить. До сих пор человечество верило в так называемые истины лишь потому, что оно усвоило их и обнаружило, что жить с ними возможно. Если мы желаем теперь глубже проникнуть в сущность мироздания, нам не следует останавливаться на том, чтобы просто воспроизводить это усвоение, как оно происходило до сих пор. Вполне может оказаться и так, что жить удается также и с совершенно иными представлениями. Опровержение «вечного возвращения» имеет лишь то значение, что оно показывает, что эту идею невозможно совместить с теми фикциями, относительно которых до сих пор было показано, что при их усвоении можно жить. Если же возникло желание установить, отвечает ли жизнеспособности «вечное возвращение», следует попытаться жить с представлениями, противоположными прежним идеям. Необходимо вернуться в состояние невинности, в котором никакие мнения еще не усвоены; следует превратить себя в «испытуемого», дабы увидеть, как можно жить с иными идеями, отличными от существовавших до сих пор. Лишь так можем мы по–настоящему проверить жизнь — действительно ли она достойна жизни в своих неисследимых глубинах. Лишь сбросив с себя бремя, которое довлело на нас вследствие веры в абсолютные истины, «уподобясь детям в отношении всего того, что составляло прежде серьезность жизни», мы сможем проверить, как удается жить с мнением и анти–мнением (афоризм 148, с. 89 XII тома изд. Кёгеля). Прежние люди были отягощены убеждением в том, что жить можно лишь с усвоенными фикциями. Необходимо отбросить это убеждение; следует отказаться от всяческой веры в определенные мнения; надо совершать пробы и попытки со всеми влечениями и эмоциями и смотреть, насколько их возможно усвоить, т. е. насколько с ними удается жить.