Потом пришел бригадир и проверял Лехины документы. Они, конечно, оказались в порядке, а одну справку нужно было предъявить какому-то Ивану Матвеевичу, ведь без него дело никак не решалось. Алексей сказал, что завтра с утра зайдет к Ивану Матвеевичу, а сегодня он с дороги и хотел бы немного отдохнуть. И бригадир пожал плечами, угостился у Лехи папироской и отбыл в свою конюшню, где и жил с семьей.
Потом, когда он ушел, Алексей и сам закурил и едкий дым поднимался к темному потолку и клубился под ним, создавая странные узоры. После чаепития и знакомства с соседями меня положили спать.
Взрослые долго разговаривали и думали, что я ничего не слышу, но я все слышал.
Мама иногда обзывала Алексея каким-то «помкомротом», а он хвалился, что скоро настоящим «комротом» станет. Сестры ничего не понимали, и просто грызли сладкие сухари — нашлись в чемодане и такие.
Еще у Алексея было разрешение от райкома на то, чтобы забрать Натку. Ее одну. Потому что она инвалид. А мы с мамкой и Сашкой должны были оставаться в этом коровнике еще четыре года. Я обрадовался за Натку, потому что брат обещал показать ее врачам, чтобы они смогли ей выпрямить спину. А мама заплакала, потому что теперь нам втроем станет гораздо труднее — ведь я не умею шить на швейной машинке. А Сашку или маму никто с лесоповала не отпустит в коровник с нитками баловаться.
Натка сказала, что никуда не поедет одна, а мама наругала ее за это.
Втроем они все-таки уговорили Наташку ехать домой. И я, счастливый и довольный, уснул.
Конечно, мне тоже хотелось оказаться подальше от этого коровника, от еды без соли, от чая из еловых веток, но если даже такому командиру, как Алексей, оказалось невозможно вытащить нас всех отсюда, то не стоило и надеяться. Да и жалко будет бросать маму, Сашку, Егора, Мишкана, налаженную постовую службу. Вдруг волки? И я решил для себя, что лучше мне остаться с мамой.
А утром, когда взрослые ушли в лес, явился тот самый Иван Матвеевич.
Он приехал на рыжей лошади, бородатый, с ружьем. На нем тоже была гимнастерка, только старая, не такая красивая, как у Лешки. И фуражка тоже была. Выцветшая, почти белая. С треснувшим лакированным козырьком.
Он посмотрел в бумаги Алексея, скрутил из махорки «козью ногу», откашлялся — густо, громко, сплюнул в траву и прикурил от Лешкиной спички.
— Я чего приехал-то? — спросил он сам у себя. — Приказ пришел, велено дальше по реке сплавиться. На сотню верст ниже по течению. Сечешь, командир? И там места готовить под вырубку. Так что сегодня я работу на участке прекращаю, будем плоты строить и все помаленьку переезжать. Вот так. В три дни велено перебазироваться.