. На Кавказе Пушкин вспоминает Плиния. Он переправляется через Куру «по древнему мосту, памятнику римских походов», и опускается на дно истории, описывая Арарат: «Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к его вершине».
Отсюда уже начинается этнография. В окружении варваров автор естественным образом становится представителем Запада, цивилизации, истории. Не только русский, но и римлянин, автор изъясняется латынью Горация и сопровождает легионы Паскевича. Война вызывает у него энтузиазм, ибо он в ней ничего не смыслит: «Что такое левый фланг?» — подумал я и поехал далее». Чужой среди своих, Пушкин подчеркивает комизм ситуации, изображая себя на полях рукописи кавказским Дон Кихотом — в бурке, верхом, но в цилиндре. Как Пьер Безухов на Бородинском поле, автор на все смотрит со стороны и выбирает из окружающего такие детали, чтобы получилась романтическая картина, «достойная Сальваторе Розы».
Смешав эпохи и народы, Пушкин добивается нужного ему эффекта: путешествие в Арзрум — маршрут в безвременье. Застыв в неподвижности, выпав из истории, Восток образует живописный контраст Западу, другими словами — Пушкину. Выныривая из архаики, он фиксирует свое возвращение всего лишь одной приметой: русскими журналами. Свидетели быстротечного — европейского — времени, они не только отмечают конец путешествия, но и возвращают автора к его собственной жизни. Завершив экскурсию в варварскую древность, Пушкин снимает тогу и погружается в актуальные дрязги: «Первая статья, мне попавшаяся, была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня и мои стихи».
Когда я впервые посетил четырехэтажный магазин «Барнс и Нобл», меня поразило не количество книг, а число категорий, на которые их разбили. Меньше всего было собственно литературы. Она занимала короткую стенку и называлась библейски просто: «Literature». Зато остальные секции охватывали все сферы бытия, и небытия тоже, если учесть жанр загробных посиделок и других спиритических радостей. Одного секса набралось с ползала: эротика восточная, дальневосточная, однополая, кулинарная, для семьи, детей, наконец, женщин.
Увлеченный бескрайней перспективой, я покупал все — историю трески, соли, отвертки. Книги дублировали мир, вновь обещая его перечислить, как «Календарь Мартьянова». Меня остановили два, если не считать жены, фактора. Во-первых, от книг в доме просели балки, во-вторых, разросся интернет. Упраздняя целые профессии, как это случилось с агентами бюро путешествий, он добрался и до компиляторов, которые видели свою роль в том, чтобы собрать факты и раздать их заново. Теперь, однако, вооружившись «Гуглом» и «Википедией», с этим может справиться каждый. Став самому себе писателем, читатель может обойтись фактами без переплета. Так даже лучше, ибо всякий поиск создает неповторимую конфигурацию знаний и увлекает попутными сведениями.