Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013 (Генис) - страница 121
Цветаева видела замысел муравейником, куда каждая минута, подчиняясь творческому инстинкту, сносит свои впечатления. Я так и вижу этих бесконечно занятых, словно мысли, муравьев, быстро семенящих к их непропорционально огромному, как храм или мавзолей, дому. И каждый тащит лепту: намек, эпитет, образ, цитату.
>Петр Саруханов — «Новая»
Всякий раз, когда я еду в Манхэттен вдоль Ист-Ривер, в районе Гарлема мне попадается на глаза молодой бездомный, основательно устроившийся на обочине шоссе. В дождь негр сидит под тентом из полиэтилена, в жару — без майки, в снег — укутавшись клочковатым одеялом. Над стойбищем висит рукописный плакат: «Я прочел больше вас». Он и правда всегда погружен в книгу. Жаль, что на ходу мне не разглядеть — в какую. Одни видят в нем протест, другие — хэппенинг, третьи — упрек социальной службе (такой здоровый, а не работает). Но для меня этот Диоген из Гарлема — воплощение мечты, захватившей меня в детстве и опротивевшей в юности.
Студентом я устроился в пожарную охрану, где мог отдавать чтению каждые четвертые сутки моей неопытной жизни. Поскольку альтернативой было домино под гидролизный спирт, я не жаловался. Напротив, с трудом веря в свалившееся счастье, я собирал на дежурство мешок книг и успевал с ними справиться еще до того, как протрезвеют коллеги.
Через месяц, однако, я обнаружил, что их запой не слишком отличается от моего: реальность уходила из-под ног и казалась зыбкой. Читая сутками напролет пухлые романы, я тонул в потоке слов, который тащил безвольный разум от одного тома к другому. Меня мутило от «Ярмарки тщеславия», укачивал «Домби и сын», а «Волшебная гора», которую я так люблю сегодня, вводила в транс, вывести из которого могла лишь пожарная тревога. Год спустя я наконец признал, что книг бывает слишком много. От ненависти к ним меня спас очистительный огонь, поглотивший наш завод, когда я был в отпуске, а наряд — в отключке. Но я до сих пор с недоверием отношусь к книгам, которые предлагают читать себя с маху. В первую очередь это относится к Достоевскому, герои которого навязывают нам тот припадочный ритм, в котором живут сами. Впервые я прочел «Карамазовых» в 14, последний раз — вчера, и точно так же, будто в гриппе.
Чтобы вырваться из книги и освободиться от ее безраздельной власти, надо научиться с ней жить по-хорошему. Зная это лучше многих, Черчилль, когда авторы дарили ему свои опусы, вежливо отказывался.
— Я читаю, — говорил он, — либо за деньги, либо из удовольствия.
В первую категорию входят профессионалы — филологи, во вторую — все остальные, любители. Беда в том, что начав, как все, вторым, я горячо мечтал стать первым.