Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013 (Генис) - страница 124

Мандельштам превращает чтение из прикладного искусства в обыкновенное: он складывает книгу в оригами.

В Нью-Йорке все пишут книги. Разумеется, кроме тех, кто снимает по ним фильмы. Но только попав на вечеринку высоколобых, я узнал, как отличить первых от вторых. Авторы носят свою книгу, как камень, на шее.

— A memory stick, — объяснил мне один, когда я спросил про цепочку с пластмассовым черенком.

— Чтоб не потерять?

— Чтобы не расставаться!

Тут мне пришло в голову, что я сам — такая книга. Вернее, книга книг, с которой я часто себя путаю, потому что всегда ношу ее в себе.

В молодости боишься цитат, но к старости привыкаешь, что и они — тоже ты. Ведь даже те, кто не читает вовсе, обречены цитировать — фильмы, сплетни, врагов и родителей.

Примирившись с сидящей во мне книгой, я не тороплюсь ее листать, зная, что нужное явится само и кстати — как улика в детективе. Стоит отпустить вожжи, и воспоминание о прочитанном всплывает неточной рифмой. Якобы случайная и почти анонимная, она окрыляет опыт и открывает в нем второе дно.

Нося в себе записную книжку жизни, я не бываю одинок, чувствуя себя острием традиции, ее живым вектором. Это не эрудиция, скорее — анатомия, позволяющая идти к цели даже тогда, когда мы ходим по кругу. Моя любимая книга о чтении заканчивается словами запертого в Мордовии перипатетика:

«Некоторые, — писал Синявский, — считают, что с Пушкиным можно жить. Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно». 

Source URL: http://www.novayagazeta.ru/arts/49532.html

* * *

Три Рима - Культура - Новая Газета

В античных декорациях тут изображены гармонические пастухи, спорхнувшие сюда с холстов Пуссена, и лирики александрийцев. Дети лугов и полей, они в изумлении разглядывают стоящий вдали монумент. Каменный Ленин загадочен, как глыбы Стоунхенджа, как пирамиды ацтеков, как истуканы острова Пасхи, как любые величественные и непонятные следы исчезнувшей цивилизации.

Самое необычное, однако, название  — Третий Рим». Чтобы назвать так картину, художнику надо было заново пересчитать Римы. Первый Рим — Рим. Второй — советская Москва, где ставили памятники загадочному кумиру с протянутой рукой. Ну, а третий нас встречает на холсте: идиллическая Аркадия, беззаботные обитатели которой напрочь забыли обо всех своих предшественниках. Третий Рим — это мы, современники и свидетели прекращенной истории. Третий Рим — это то будущее, в которое можно попасть только из доисторического прошлого. Получается, что с громогласно объявленным концом истории мы вступили в безвременье вечного города — Третьего Рима. Причем — навсегда, ибо четвертому Риму, как нам известно еще со времен Ивана Грозного, «не бывать».