3
Плохие детские книжки пишутся так же, как взрослые бестселлеры: слова короткие, описаний минимум, портрет скупой, и никаких пейзажей — одно действие. Но в «Винни-Пухе» все не так. Слова, особенно те, которыми пользуется Филин, длинные, герои — выписаны, пейзаж — многозначительный, а сюжет — пустяковый. Как в «казаках-разбойниках», он не исчерпывает содержание, а дает игре толчок и повод. Важнее не во что играют, а где — в лесу.
Английский лес — антигород, обитель свободы — от Робин Гуда до джентльмена-дачника. В «Винни-Пухе» лес никак не сад, тем более — детский. В нем — целых сто акров. Прикинув на себя в неметрической Америке, я убедился, что это как раз столько, сколько нужно, чтобы заблудиться, но ненадолго — словно во сне, когда знаешь дорогу, но никак на нее не вернешься. Лес «Винни-Пуха» — настоящий, но герои в нем живут игрушечные. Чтобы мы не забыли об этом кричащем противоречии, автор переносит действие из детской на открытый воздух, где идет снег, дождь, но чаще светит нежаркое солнце, как пополудни летом, когда Бог сотворил мир.
Англичане считают, что это случилось в воскресенье, и я им верю с тех пор, как попал в Стратфорд-на-Эйвоне. Помимо барда он знаменит лебедями и окрестностями. Добравшись до ближайшей, я брел по деревенской улице, радуясь тому, что за каждым янтарным домом прятался цветник. Когда, не удержавшись, я заглянул в открытую калитку, дородный хозяин пригласил меня полюбоваться красными и белыми, как у Шекспира, розами. Сочные, с бульдожьей мордой, они оплетали штакетник, не оставляя живого места от бутонов и запаха. Садовник (начитавшись классики, я назвал его про себя «полковником») лучился гордостью, словно цветы были целью его долгой службы, а погода — награда за нее. Я хорошо его понимал, потому что тоже вырос в краю, где лето начиналось дождем, но часто кончалось раньше него.
Английская природа — компромисс между средой и искусством, которое заключается в точке зрения, в основном — романтической. Нестесненная, как в Версале, умыслом природа — площадка для игры фантазии с себе подобными. Из «мясных» здесь один Кристофер Робин. Второй Гулливер, он нужен для масштаба, поэтому и сказать о нем нечего. Зато его игрушки увлекательны и назидательны. Как у всех кукол, у них вместо сюжета характер и призвание.
Лучший, конечно, сам Винни-Пух. Его мысли идут не из набитой опилками головы, а из нутра, никогда нас не обманывающего. Безошибочный, словно аппетит, внутренний голос учит мудрости. Винни-Пух позволяет вещам быть, что делает из него поэта. Иногда — футуриста, и тогда Пух оставляет шиллинг в строке про фунты и унции просто потому, что шиллингу лучше знать, к кому пристроиться. А иногда — акмеистом, когда Пух подбирает в лесу шишку исключительно для рифмы. Оснащенный пиитическим даром, плюшевый медведь щедро делится им в критических ситуациях. Вроде той, где Пух, спасаясь от наводнения в пустом горшке, признает, что