Но мы не стали меняться, пошли все вместе. Сложили их так, что вышло вроде четыре, — предъявили контролеру у входа, потом взяли две порции итеэровского обеда, добавили нашей обычной каждодневной затирухи (ее мы принесли с собой в котелке), высыпали в тарелку махмудовский урюк и еще кишмиш из карманов Синьора — и у нас получился пиршественный стол. А если еще учесть, что здесь давали не затируху, а борщ, где вместе с репой попадалась настоящая картошка, а на третье был твердый кусок мамалыги, политый урючным киселем, — то легко представить наше блаженство!
— Это да! — восклицал Синьор, — не помню, когда последний раз вот такой стол видел. В Польше мабудь… И то не помню…
— Ты ж сам рассказывал — день рождения был.
Так то в тридцать восьмом. Еще до войны. Восемнадцать лет мне спраздновали.
— Расскажи, Синьор, — просит Миша и перемигивается со мной.
Ну чего рассказывать… На столе было все, что только можно. Пшишли много людей… друзья нашего дома, потом мои друзья — парни и девушки…
— А у тебя была девушка, Синьор?
— Была.
— Хорошая?
— Конечно, хорошая. Умная. И очень, ну, как это, ласкавая.
— Ласковая?
— Ну да. Очень нежная.
— Она тоже там была?
— Конечно. Отец ее очень любил. Это дочка одного нашего старого мастера. Она вообще почти что невестой моей считалась.
— Постой, Синьор, что-то ты заливаешь. Твой отец ведь был капиталист, владелец фабрики, так?
— Ну, так.
— Как же он мог тебе разрешить встречаться с дочкой простого мастера?
— Во-первых, то был не простой мастер, то был очень хороший мастер.
— Ладно, пусть хороший, но ведь он только мастер, он же ничем не владел, никаких богатств у него не было?
— Нет, никаких. Кроме только его собственные руки, и еще кроме той дочки.
Вот видишь. Как же отец мог тебе разрешить жениться на ней?
— Не знаю. Но он очень любил Этельку, очень любил… Мы с ней вместе в школу ходили, и отец всегда сам ее приглашал к нам… — Синьор опустил голову, и мне показалось, что нижняя губа его дернулась. — Отец им всегда помогал, как мог.
— Ладно, хватит, ну чего ты пристал к человеку! — вмешался Миша. — Разрешил не разрешил… Расскажи лучше, чего вы ели.
— Все там было: и апельсины, и шоколад — сейчас уж не все вспомнишь… — Синьор опять загрустил и вдруг сказал:
— А они ее убили, я знаю. В концлагерь отправили и там замучили — я знаю.
— Откуда ты знаешь?
— Тот знакомый сказал. Ее вместе с отцом отправили. Они были евреи…
— Ну, это еще ничего не значит… — успокаиваю я его. — Сколько людей попало в лагери — многие ведь бежали потом, спрятались. Может, она в партизанах — откуда ты знаешь?