Предположим, что я пишу аналитический роман. И включаю в этот роман большое написанное мне письмо. Правомочен ли такой прием? Конечно, правомочен. И он не раз использовался при написании подобных романов.
Итак, я предлагаю читателю ознакомиться с аналитическим эссе «Тутошние и тамошние», присланным мне из Санкт-Петербурга. Автор эссе — Марина Юрьевна Александрова.
Тутошние и тамошние
«Дворцовая площадь привлекала нас не только как место для игр, но и по серьезному поводу — там всегда было полно иностранцев, которых называли фирмачами, то есть это те, кто живет в «фирменных» странах. Как-то, провожая глазами уходящий автобус с иностранными туристами, кто-то из ребят с завистью сказал:
— Люди поехали!
…Иногда на большой перемене мы успевали сбегать на Дворцуху и приобрести вожделенное изделие. Когда не у кого было взять, отскабливали от мостовой. Для этого использовался металлический колпачок от поршневой ручки. У него были острые края, которые прекрасно отковыривали придавленную многими ногами резинку. Попадались очень жирные и почти нежеваные экземпляры. Помоешь под краном и еще несколько дней жуешь».
Эти вызывающие приступ тошноты откровения — из книги воспоминаний Максима Леонидова, лидера очень популярной в свое время и даже, в общем-то, неплохой, хотя и весьма вторичной питерской группы «Секрет». Они, на мой взгляд, прекрасно отражают самую суть мировоззрения тех, кого Сергей Ервандович Кургинян очень метко назвал «тамошними», — мировоззрения не только маленьких, но очень даже взрослых. Разница только в том, что взрослых привлекает уже не пропитанная химической эссенцией резина, а мусор посолиднее и подороже.
Что же это значит — быть «тамошним» или «тутошним»? Здесь важно избежать упрощения, не свести «тамошность» к несколько одиозной формулировке «низкопоклонство перед Западом», а «тутошность» — к не менее расплывчатому слову «патриотизм». За «низкопоклонство» вполне можно принять — и порой принимали! — модную прическу, «не наш» покрой штанов или музыкальные пристрастия. «Патриотизм» же у кого-то бывает показным, сводится к трескучим фразам и разрыванию рубахи на груди, или же и вовсе скатывается к шовинизму, огульному восхвалению своего и очернению чужого.
Хотя, если задуматься, то да, никуда не денешься: действительно «низкопоклонство» и действительно «патриотизм». Но вот какие?
Плоха ли сама по себе заинтересованность западной жизнью, признание того, что «за бугром» есть такое, чему можно поучиться? Вовсе нет!
Такая заинтересованность, даже очарованность, была в свое время у молодого Петра. Но если бы Петр I вошел в историю только борьбой с бородами и долгополыми кафтанами, если бы он лишь внедрял в русский быт кофе с табаком и устраивал шумные ассамблеи, то был бы он, пожалуй, ничем не лучше Лжедмитрия. Но его истинной целью было другое — набравшись по заграницам чужого ума и толково применив эту науку, жить дальше своим умом и своей многократно возросшей силой. Чтобы потом, под Полтавой, поднять заздравный кубок за порядком сконфуженных (военное поражение тогда называли конфузией) «учителей». Россия, ее величие и благо, а вовсе не диковинки из иноземных кунсткамер были истинной страстью Петра.