Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
Николай Гумилев
Лаве и раньше частенько доставалось на рынке, но сегодня… Радим даже отшатнулся слегка, завидев ее на пороге. «Ах, мерзавки…» подумал он изумленно и растерянно.
Неизвестно, с кем Лава поругалась на этот раз, но выглядела она ужасно. Шея — кривая, глаза — косят, одно плечо выше другого и увенчано вдобавок весьма приметным горбиком. Цвет лица — серый с прозеленью, а крохотная очаровательная родинка на щеке обернулась отталкивающего вида бородавкой.
— Вот! — выкрикнула Лава. — Видишь?
Уронила на пол корзину с наполовину зелеными, наполовину гнилыми помидорами и, уткнув обезображенное лицо в ладони, разрыдалась.
«Что-то с этим надо делать, — ошеломленно подумал Вадим. — Чем дальше, тем хуже…»
Ушибаясь, он неловко выбрался из-за коряво сколоченного стола (как ни старался Радим переубедить сельчан, считалось, что плотник он скверный) и, приблизившись к жене, осторожно взял ее за вздрагивающие плечи.
— Не ходить бы мне туда больше… — всхлипывала она. — Ты видишь, ты видишь?..
— Дурочка, — ласково и укоризненно проговорил Радим, умышленно оглупляя жену — чтобы не вздумала возражать, и Лава тут же вскинула на него с надеждой заплаканные младенчески бессмысленные глаза. — Они это из зависти…
— Ноги… — простонала она.
— Ноги? — Он отстранился и взглянул. Выглядывающие из-под рваного и ветхого подола (а уходила ведь в нарядном платье!) ноги были тонки, кривы, с большими, как булыжники, коленками. С кем же это она побеседовала на рынке? С Кикиморой? С Грачихой? Или с обеими сразу?
— Замечательные стройные ноги, — убежденно проговорил он. — Ни у кого таких нет.
Зачарованно глядя вниз, Лава облизнула губы.
— А… а они говорят, что я го… го… гор-ба-тая!.. — И ее снова сотрясли рыдания.
— Кто? Ты горбатая? — Радим расхохотался. — Да сами они… — Он вовремя спохватился и оборвал фразу, с ужасом представив, как у всех торговок на рынке сейчас прорежутся горбы, и, что самое страшное, каждой тут же станет ясно, чьего это языка дело. — Никакая ты не горбатая. Сутулишься иногда, а вообще-то у тебя плечики, ты уж мне поверь, точеные…
Он ласково огладил ее выравнивающиеся плечи. Упомянув прекрасный цвет лица, вернул на впалые щеки румянец, а потом исправил и сами щеки. Покрыв лицо жены мелкими поцелуями, восхитился мимоходом крохотностью родинки. Парой комплиментов развел глаза, оставив, впрочем, еле заметную раскосость, которая в самом деле ему очень нравилась. Лава всхлипывала все реже.
— Да не буду я тебе врать: сама взгляни в зеркало — и убедись…