Паоло, пока я предоставлял хозяевам необходимые сведения о своей персоне, обменялся парой приглушенных слов с сидевшей напротив него баронессой. Странно-напряженное спокойствие, подмеченное мною давеча, никуда не исчезло. Он напоминал, хоть я и не мог бы сказать, чем именно, изготовившуюся к прыжку пантеру. Темные глаза на желтоватом узком лице приобрели такой болезненный блеск, что мне стало слегка не по себе, когда на вопрос барона он как нельзя более уверенно ответил:
— О, прекрасно! Благодарю покорно! У меня все очень хорошо!
Примерно через четверть часа мы поднялись, и баронесса напомнила моему другу, что через два дня снова четверг, он ведь не забудет про ее five o'clock tea[8]. Пользуясь возможностью, она попросила и меня, пожалуйста, отметить себе этот день недели…
На улице Паоло закурил сигарету.
— Ну? — спросил он. — Что скажешь?
— О, очень приятные люди, — поспешил ответить я. — А девятнадцатилетняя дочь мне даже импонирует.
— Импонирует? — Он коротко рассмеялся и отвернулся.
— Ты смеешься, — сказал я. — А там, наверху, мне казалось, будто взор твой порой туманит тайная тоска. Или я ошибся?
Он мгновение помолчал, затем медленно покачал головой:
— Хотел бы я знать, откуда ты…
— Я тебя умоляю! Вопрос для меня только в том, испытывает ли баронесса Ада также…
Он снова на секунду опустил глаза, а затем тихо и твердо сказал:
— Мне кажется, я буду счастлив.
Мы расстались, и я тепло пожал ему руку, хотя не мог подавить душевного смятения.
Так прошло несколько недель, в течение которых мы с Паоло время от времени пили послеобеденный чай в салоне барона. Там обычно собиралось небольшое, но в самом деле приятное общество: молодая придворная актриса, врач, офицер — всех не помню.
В поведении Паоло я не замечал ничего нового. Обычно он, несмотря на свой вызывающий беспокойство вид, находился в приподнятом, радостном расположении духа и всякий раз в присутствии баронессы демонстрировал то жуткое спокойствие, подмеченное мною в первый раз.
Как-то на Людвигштрассе мне повстречался барон фон Штайн. Он был верхом, остановился и с седла протянул руку.
— Рад вас видеть! Надеюсь, завтра после обеда вы к нам заглянете?
— Если позволите, непременно, господин барон. Хоть и не знаю, зайдет ли за мной мой друг Гофман, как обычно в четверг… — Мы случайно не виделись с Паоло два дня.
— Гофман? Так вы разве не слышали?.. Он уехал! Я полагал, уж вас-то он поставил в известность.
— Да нет же, ни слова.
— И так, знаете ли, совершенно a baton rompu[9]… Это называется капризы художника… Ну, стало быть, до завтра!