— Привет, — сказал я, думая о том, за что, черт побери, должен был бороться Скотт. — Как дела?
Они от удивления открыли рты, но решили, что мой веселый вопрос не что иное, как временное отклонение от нормы.
— Скотт, мистер Ван Зейл немедленно хочет вас видеть...
— ...и, кроме того, неприятности с Хаммэко...
— ...и компьютер сломался...
— ...и получено важное сообщение из...
Я подумал: что за скучную жизнь вел Скотт, постоянно имея дело с подобной чепухой.
— Хватит! — запротестовал я. — Отдохните! Пусть подождут! Как у вас обоих идут дела?
Они посмотрели на меня, открыв рот.
— Хорошо, — сказал, наконец, мой секретарь. — Я думаю, все мы еще не пришли в себя от убийства. Скотт, не лучше ли будет вам позвонить мистеру Ван Зейлу? Он сказал «немедленно».
Зазвонил телефон.
— Меня еще нет, — сказал я, снимая пальто.
Секретарша выполнила мой приказ.
— Кто это был? — спросил я, рассеянно глядя на накопившуюся на столе корреспонденцию.
— Доналд Шайн.
— Доналд кто?
На этот раз оба — секретарша и помощник — посмотрели на меня так, будто мне было пора давать справку о ненормальности.
— Доналд Шайн! Не говорите нам, что вы забыли этого молодого парнишку из Бруклина, который хотел начать дело, связанное с лизингом компьютеров! Он хотел знать, когда вы сможете с ним позавтракать!
— О, Доналд Шайн! Безусловно, позвони ему и назначь какой-нибудь день. Где эта прекрасная блондинка из машбюро с моим кофе?
Моя секретарша от удивления даже уронила блокнот. Я продолжал смеяться над ними, но вдруг зазвонил красный телефон, заставив меня подскочить. Я постарался взять трубку не сразу, а усевшись за стол, и только тогда сказал: «Салливен».
В трубке молчали. Тут я вспомнил, что Скотт всегда говорил «Да» или «Привет», когда отвечал по красному телефону.
— Корнелиус! — мягко сказал я.
— Скотт? — его голос звучал странно. Модуляциями своего голоса он превратил мое имя в вопрос.
— А кто же еще?
Снова молчание. А затем он сказал самым вежливым своим тоном:
— Не могу ли я тебя увидеть прямо сейчас?
— Конечно, я сейчас спущусь. — Я положил трубку и встал. — Ну ладно, я вас увижу позже. Не гасите огонь в камине.
Они смотрели на меня молча, когда я выходил из комнаты.
И только когда я дошел до вестибюля, самообладание покинуло меня и я вынужден был остановиться, чтобы перевести дыхание. Мне было неприятно сознавать, что я напуган — и не только приближавшейся схваткой, — я был уверен, что я ее выиграю, — я боялся Корнелиуса. Я уже больше не был бесстрастным Скоттом с железными нервами, который мог смотреть на него без эмоций. Я мог только думать о том, что, поскольку Скотт был мертв, это мне придется теперь вступить в схватку с этим человеком, так повернувшим мою жизнь, что Скотт никогда не позволял мне об этом рассуждать. Но я об этом раздумывал. Мне хотелось блевать. Я был не только испуган, но и физически болен от ужаса и отвращения.