Она была потрясена.
— Ты хочешь сказать, что мой отец...
— На самом деле здесь не стоит вопрос о твоем отце. Вопрос только обо мне и моем отце. Твой отец — просто фигура на шахматной доске, которую я должен передвигать, чтобы добраться до моего отца и загладить свою вину перед ним. Я должен загладить свою вину, ты понимаешь. Это мое единственное оправдание в этой жизни. В противном случае я не должен был бы жить. Я сделал такую ужасную вещь, когда стал на сторону его убийцы и смотрел сквозь пальцы на его вину... Как могут люди совершать такие ужасные поступки и жить? Мой отец умер, мой брат умер, моя мать умерла — и только я еще живу. Это кажется таким несправедливым, и вот почему я ищу себе оправдания, я не могу умереть сейчас, пока, я не нашел оправдания своему существованию. Если я смогу направить свое незаслуженное существование так, чтобы заново переписать несправедливое прошлое... Ты понимаешь, а? Ты понимаешь?
— Не может быть, чтобы ты так плохо поступил со своим отцом! Ты был так молод, ты был растерян, и все это ты преувеличил в своем воображении...
— Мой отец любил меня. Я ненавидел его и надеялся, что он умрет. Когда он и в самом деле умер, я был рад. Я сказал Корнелиусу: «Слава Богу, он больше не будет нам мешать». Можешь ли ты себе это представить? Я действительно сказал...
— Это все оплошность папы, я знаю, это так. Это очень несправедливо, что ты так себя винишь...
— Я должен был оградить себя от влияния Корнелиуса. На Тони он не влиял. Тони всегда видел его насквозь.
— Вероятно, у вас с Тони было разное положение. Он был моложе, в возрасте, менее ранимом. И папа никогда не любил Тони, правда? Тони, вероятно, не подвергался тому же самому влиянию. Ты не должен сравнивать свое поведение с поведением Тони.
— Я всегда отворачивался от Тони, и позже у меня никогда не было возможности помириться с ним. Они умерли, а я остался, и у меня была только одна возможность облегчить свою вину, и я должен был воспользоваться ей... Боже, можешь ли ты представить себе, что я пережил в прошлом, когда прочитал последнее письмо Тони, обращенное ко мне, и точно осознал, что я наделал. Разумеется, правда состояла в том, что я не мог спокойно жить, зная эту правду. Я сразу понял, что переделать все это можно лишь через Корнелиуса и его банк. Другой возможности не было. Для меня не было другого выхода. На самом деле я стал думать о самоубийстве, но...
— Скотт!
— Да, конечно, я думал! Конечно! И если мне не удастся переделать прошлое, я буду думать об этом опять, потому что тогда я не захочу больше жить.