Сначала сын Ларри, а потом и он сам.
То и дело звонил телефон, но Ноэлли не вставала с кровати и как одержимая думала о своем. В конце концов звонки прекратились. Она была уверена, что звонил Исраэль Кац.
Однажды вечером кто-то начал колотить в дверь. Ноэлли продолжала лежать. Однако дубасивший не унимался. Пришлось подняться и открыть.
На пороге стоял Исраэль Кац, и лицо его выражало глубокое беспокойство.
– Боже мой, Ноэлли, я вам звонил несколько дней подряд.
Он посмотрел на ее разбухший живот.
– Я подумал, что вы сделали это где-нибудь в другом месте.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, вы сделаете это.
Исраэль уставился на нее.
– Неужели вы ничего не поняли из того, что я вам говорил? Теперь уже поздно! Никто не станет делать этого.
Он бросил взгляд на пустые бутылки из-под молока и свежие фрукты на столе, а затем вновь повернулся к Ноэлли.
– Ведь вы же хотите оставить ребенка, – продолжал он. – Почему вы тогда не признаетесь в этом?
– Скажите мне, Исраэль, какой он сейчас?
– Кто?
– Ребенок. Есть у него глаза и уши? Пальцы на руках и ногах? Чувствует ли он боль?
– Ради бога, Ноэлли, прекратите. Вы говорите, словно… словно…
Он в отчаянии стал крутить головой.
– Я вас не понимаю.
Она мягко улыбнулась.
– Да, вы меня не понимаете.
С минуту он молчал, над чем-то раздумывая.
– Ладно, ради вас я решусь сунуть голову в петлю, но если вы действительно намерены делать аборт, давайте займемся этим немедленно. Среди моих друзей есть врач, который мне кое-чем обязан. Он…
– Нет.
Он уставился на нее.
– Ларри еще не готов, – сказала Ноэлли.
Через три недели в четыре часа утра Исраэля Каца разбудил разгневанный консьерж. Он барабанил в дверь его комнаты и кричал:
– Вас к телефону, месье Полуночник! И скажите тому, кто вам звонит, что сейчас глубокая ночь; в это время все порядочные люди спят!
Исраэль с трудом поднялся с кровати и сонный поплелся в холл, к телефону, теряясь в догадках, что же могло случиться.
– Исраэль?
Голос на другом конце провода показался ему незнакомым.
– Да, я слушаю.
– Скорее… – говорили каким-то бесплотным шепотом, который звучал, как из преисподней.
– Кто это?
– Скорее. Приезжайте скорее, Исраэль…
Было что-то жуткое в этом голосе, что-то сверхъестественное, такое, что мороз драл по коже.
– Ноэлли?
– Скорее…
– Ради бога! – взорвался он. – Я не стану этого делать. Уже слишком поздно. Вы умрете, а я не хочу нести ответственность за вашу смерть. Приезжайте в больницу.
В ухе у Исраэля раздался щелчок, и он остался с трубкой в руке. Он бросил трубку и вернулся в комнату. У него помутилось в голове. Он знал, что ничем не может ей помочь. Теперь, при сроке беременности в пять с половиной месяцев, ничего нельзя сделать. Ведь он неоднократно предупреждал ее, но она его не послушала. Что ж, пусть пеняет на себя. Он умывает руки.