Розанов готов задеть кого угодно, но самого его попробуй тронь! Огрызнется на всю катушку. А если он вполне уважителен, то в эти минуты он, скорее, симпатизирует, а не уважает.
Вот, Гоголь угощал своих гостей в Риме жидким чаем, – сославшись на кого-то, цепляется Розанов, – и под это дело морализировал, долго и бесцветно назидал…
Групповой портрет несчастных гостей, издевательски подверженных жидкому чаю (можно и так понять, что Н. В. сушил заварку для многораза на подоконнике, по ночам скорее всего), рисуется с быстротой, недоступной ни одному художнику Арбата. Далее так же быстро моральные рассуждения Гоголя за столом приравниваются по качеству к чаю, а потом к этому качеству приравнивается и весь умственный состав его творчества. Нет там идей! Не-ту! – провозглашает Розанов, показывая очумелой публике на недопитый стакан.
Вот если б Гоголь закусок на стол навалил, водки, ну, рому еще, мадеры… тогда и говори о чем хочешь! Так, что ли?
Фантастическая комичность и непристойность этого сюжета нисколько не смущают Розанова, «мысль» помещается в едва ли не главную его книгу – «Опавшие листья».
Сильнохарактерный мягкий – богоборец, средний – придумает себе индивидуального бога (это подмечено давно и не нами), слабого просто не разберешь. Отношение к авторитету совершенно одинаково выступает у всех в количественной мере (как экстраполяция собственной личности). Качественная разница «наверху» активно отвергается, «внизу» не признается («Мы люди темные, не понимаем» и т. п.). Количественная – понимается и признается всеми и вполне. («Уважаемый человек» – даже к вору, или по простоте – «С бугра видней» и т. д.).
Для жесткого всех уровней культура – это прежде всего культура авторитетов, их качество. Конечно, и там можно пережать людей и довести, в том числе, до взрыва, но вернется все к прежнему. Горизонталь и вертикаль не поменяются местами.
История конфликта Лескова с сыном слишком известна и даже сюжетно не интересна, чтобы входить в ее детали. По обывательски (мягко) звучит именно так, как и должно: «Не отец, а зверь, хотел уничтожить собственного сына». Сына Николай Семенович, нужно признать, запустил, но не от равнодушия и невнимания, а полагая в нем те растительные признаки, что и в прошлом у себя самого. Жесткие в этом всегда наивны. Несоответствие обнаружилось для него тоже так, как и должно было: внезапно и в полной картине. Юноша проявился в образе стандартного разгильдяя, пошлого и не стремящегося к иному нуля. В образе дряни.
На жестких так и надо писать: «Не стойте под грузом!».