Я отслеживаю её передвигающуюся фигуру прямо до закрытой двери подъезда и еле-еле дохожу домой. В голове у меня каламбур. Мозговые извилины перемешались между собой, словно лапша «Роллтон». От переизбытка эмоций я по возвращении домой плюхаюсь на кровать, словно мешок с картошкой, и, закрывая глаза с мыслями о ней, отправляюсь в сон.
Чистейшее утро встречает меня. Я помещаю свои ноги в самые мягкие тапочки на свете. Чищу зубы самой мятной зубной пастой на свете. Отведываю самого вкусного пакетного сока, у которого самый недолгий срок годности на свете, всего полгода. Я одеваюсь в самую удобную одежду на свете. Спускаюсь на самом чистом лифте на свете. Приветствую самого трудолюбивого уборщика какашек на свете. Я самый счастливый на свете дурак. Даже дураки на дорогах, которые чуть-чуть не сбивают меня с ног, самые умные на свете. Этот день самый прекрасный. Я переступаю знакомую калитку, ведущую во двор, к самой прекрасной девочке на всём белом свете. Я подхожу к подъезду и вижу там самого прекрасного на свете… Джонника?!
– Послушай, родной, – начинает он, уже не с таким приятным для меня акцентом, – ну-ну, с кем не бывает? Всякое в жизни происходит. Слушай, я отвечаю, у тебя всё хорошо будет.
Я не понимаю не единого слова из того, что он мне говорит. – А что, – продолжаю я, – а что происходит? Что вы тут…
– Слушай, ну поссорились они. Ну бывает. Ну обдумал всё Филя. Ну понял свою ошибку.
– Это что же, – в неописуемых чувствах продолжаю я, – это что, он там? Так они же…
– Ну да. Ну поссорились. Ну так бывает. Но он просил передать, что очень благодарен тебе за то, что проводил её вчера.
– То есть они там вместе?
– Да. Орёл-то мой пришёл, обнял её так нежно, как я бы никого не обнял. Поцеловал её в лобик. Принёс конфетки там, яблочки там зимние зелёные, шампанское принёс.
– Пусти меня к ним, – говорю я, – пусти, прошу.
– Я не могу, прости, Моть. Не могу, отвечу тебе.
– Пусти меня. Пусти. Пусти, – я кричал, орал. Пытался попасть туда, но он же схватил меня. Схватил, чтобы обнять, а не задержать. Чтобы разделить со мной эту боль.
– Иди, – продолжал он. – Ступай, а я не скажу им, что ты приходил.
Я ушёл. Ушёл домой. Я сдался. А пока шёл домой, оставил, должно быть, семнадцать голосовых сообщений на её телефоне. Придя домой, я открыл крышку телефона, в надежде на то, что она, возможно, звонила. И с отравляющими мозг мыслями о том, что она сейчас в объятиях чужого, вырубился прямо на полу. Я не видел ее с тех пор не разу. Прошло уже ни много ни мало два года, а я всё так и оставил её там, с ним, не сделав ничего. Я не видел её два года, не думал о ней, пытался забыть. Несколько раз старался разлюбить, и у меня получилось. Однажды по этому случаю даже открыл бутылку шампанского. Той же самой марки, что принёс ей Филипп в тот день. Я забыл её и больше не думал о ней, но стоило лишь ему позвонить, и сказать, что она в беде, я бросился ей на помощь, словно Джордж Клуни в сериале «Скорая помощь».