– Вот это именно я и хочу сделать. И даже более того…
– Вы понапрасну теряете слова, – возразила она.
– Подождите, подождите, мадемуазель, – ведь вы еще не выслушали меня, – ответил он. – Клянусь вам, что если когда-либо ступал по земле гнусный предатель, презренный шпион и обманщик, то это он. И я сейчас изобличу его. Ваши собственные глаза и уши пусть докажут вам. Я не взыскательный человек, но я не ел бы, не пил, не сидел в обществе этого человека. Скорее я принял бы услугу от самого последнего солдата моего эскадрона, нежели от него!
И с этими словами лейтенант, круто повернувшись на каблуках, плюнул на землю.
Вот когда беда стряслась надо мною, и не было никакого спасения. Сержант разделял нас, так что я не мог ударить лейтенанта. А слов у меня не нашлось. Двадцать раз я думал о том, как я открою свою тайну мадемуазель, что я скажу ей и как она примет это, но всегда я рассчитывал на это объяснение, как на мой добровольный акт: я сам хотел разоблачить перед нею свою тайну, сказать ей все с глазу на глаз. Но в данном случае разоблачение было вынужденным и происходило при свидетелях. Я стоял теперь немой, уличенный, горя от стыда под ее взором, как… как я и заслуживал.
И тем не менее, если что и могло меня ободрить, так это голос мадемуазель, когда она ответила ему.
– Продолжайте, сударь, – спокойно сказала она. – Чем скорее вы кончите, тем лучше.
– Вы не верите мне? – вскричал он. – Да посмотрите на него! Посмотрите на него! Если когда-либо стыд…
– Сударь, – отрывисто сказала она, не глядя на меня, – мне самой стыдно за себя.
– Но вы раньше выслушайте меня, – с горячностью возразил лейтенант. Ведь даже имя, которым он прикрывается, не принадлежит ему. Он вовсе не Барт. Он – Беро, игрок, дуэлянт, кутила, который…
Но она опять прервала его.
– Я знаю это, – холодно сказала она. – Я знаю, и если вы больше ничего не Можете сообщить мне, так ступайте, сударь! Ступайте, сударь, продолжала она тоном бесконечного пренебрежения, – и знайте, что теперь вы заслужили мое презрение, как раньше – мое негодование.
Он посмотрел на нее, немного опешив, но с каким-то упрямым торжеством продолжал:
– Нет, я могу еще кое-что сообщить вам. Я забыл, что все, сказанное мною, имеет для вас мало значения. Я забыл, что человек, владеющий шпагой, всегда неотразим для женского сердца. Но я могу еще кое-что рассказать вам. Знаете ли вы, что он находится на службе у кардинала? Знаете ли вы, что он явился сюда с тем же самым поручением, которое и нас привело сюда, арестовать господина де Кошфоре? Но между тем как мы делаем свое дело открыто, как повелевает нам наша воинская честь, он вкрадывается в ваше доверие, втирается в дружбу мадам, подслушивает у ваших дверей, следует за вами по пятам, стережет каждое ваше движение в надежде, что вы как-нибудь выдадите себя и вашего брата. Знаете ли вы все это? Знаете ли вы, что вся его дружба – ложь, услуги – ловушки, которыми он старается завлечь вас? А его цель – плата за поимку человека. Деньги за кровь, – понимаете ли вы? продолжал лейтенант, указывая на меня пальцем и до того увлеченный гневом, что я невольно оробел перед ним. – Вы только что говорили, сударыня, о презрении ко мне, но что же в таком случае вы чувствуете к нему, – что вы должны чувствовать к этому шпиону, предателю, наемному изменнику? И если вы сомневаетесь в моих словах, если вы желаете доказательств, то посмотрите на него. Посмотрите только на него, говорю я.