Если бы знала, говорю я. Ну а теперь? Что она думала в этом момент, когда молча, погруженная в раздумье, стояла около каменной скамьи, отвернув от меня свое лицо? Вспоминала ли она слова лейтенанта, подгоняя к ним факты прошедшего, присоединяя то или другое обстоятельство? Не начинала ли она видеть меня в настоящем свете? Эта мысль мучила меня. Я не мог оставаться в неизвестности. Я подошел к ней и тронул ее за рукав.
– Мадемуазель, – сказала я голосом, который звучал хрипло и неестественно для меня самого. – Вы верите этому?
Она вздрогнула и повернулась ко мне.
– Простите, – пролепетала она, проводя рукою по лбу. – Я забыла, что вы здесь. Верю ли я… чему?
– Тому, что этот человек сказал про меня, – пояснил я.
– Он? – воскликнула она и затем странно посмотрела на меня. – Верю ли я этому, сударь? Слушайте, – порывисто продолжала она. – Идемте со мною, и я вам покажу, верю ли я.
Говоря это, она повернулась и вошла в дом через полуоткрытую дверь гостиной. В комнате было темно, но она смело взяла меня за руку и повела по коридору, пока мы не достигли ярко освещенного зала, где в очаге весело пылал огонь. Все следы недавнего пребывания солдат исчезли. Но комната была пуста.
Она подвела меня к очагу и здесь, превратившись из туманной фигуры, которую представляла в темном саду, в живую, красивую женщину с чувственными губами, с блестящими глазами, с ярким румянцем на щеках и сильно вздымавшейся грудью, – сказала мне дрожавшим голосом:
– Верю ли я этому? Я вам скажу! Мой брат скрывается в хижине за стогом сена, в четверти мили от деревни по Ошской дороге. Теперь вы знаете то, что неизвестно никому, за исключением меня и мадам. В ваших руках находится его жизнь и моя честь, и теперь вы знаете также, господин де Беро, верю ли я этой сказке.
– Боже мой! – воскликнул я и, не будучи больше в состоянии вымолвить ни слова, молча глядел на нее, пока ужас, светившийся в моих глазах, не сообщился и ей. Она задрожала и отступила от меня.
– Что такое? Что такое? – прошептала она, ломая себе руки.
Румянец покинул ее щеки, и она пугливо оглянулась кругом.
– Здесь никого нет?
Я весь дрожал, как в лихорадочном припадке.
– Нет, мадемуазель, здесь никого нет, – ответил я и поник головою на грудь, изображая статую отчаяния.
Будь у нее хоть капля подозрения, хоть капля недоверия, мой вид должен был открыть ей глаза. Но ее ум и душа были так благородны, что, однажды раскаявшись в дурных мыслях, она уже была совершенно недоступна сомнению. Веря, она доверялась человеку безусловно.
– Вы не здоровы? – спросила она вдруг. – Вас беспокоит ваша старая рана? Я угадала, сударь?