«Страсти крутили и трепали его душу, как вихрь лёгкую соломинку… Пушкин захлёбывается в волнах непрерывного бешенства, злобы, ревности, отчаяния. Никаких не видно выходов, зверь затравлен… впереди только одно… замаскированное самоубийство», – писал один из его приятелей Вересаев.
«Странное дело, – вдруг озарила Чижевского неожиданная догадка, когда он в очередной раз просматривал составленную им самим хронологическую канву биографии Пушкина.
В таком состоянии его творчество достигло, пожалуй, предельной интенсивности. Он создаёт поэмы “Анджело”, “Медный всадник”, лучшую прозу: “Дубровский”, “Пиковая дама”, “Египетские ночи”, “Капитанская дочка”, десятки стихотворений… А сколько замыслов и заделов…
Он за час до дуэли решал свои издательские вопросы…
“Он только что созревал”, – с горечью скажет Баратынский.
Нет, на самоубийство никак не тянет…»
Исторические изыски Пушкина – особая грань его таланта.
За угрозу царя отлучить от архивов пошёл на небольшую попятную… «История Пугачёва» выдержана в лучших традициях российских летописцев.
Историю Петра Первого писал потому, что напрямую к ней причастен, а ещё и понимал, какая глыба…
А ещё обдумывал авантюрно-психологический роман о нравах российской оппозиции – от бандитов с большой дороги до декабристов…
А ещё хотел повесть из римской жизни с подходом к Христу…
А ещё зажигался французской революцией и многими другими историческими катаклизмами…
«Он только что созревал…»
Такое впечатление, что эпоха за ним не поспевала…
Гоголь очень точно подметил:
«Пушкин – русский человек в его развитии, в каком он может быть явится через 200 лет».
Как там у Пифагора? «Великая наука жить счастливо состоит в том, чтобы жить только в настоящем». «Догадал… чёрт родиться…» Уж не Люцифер ли крёстный отец всем преждевременным?!
«Циничное презрение к мысли и достоинству человека… отсутствие общественного мнения», – видел вокруг себя Пушкин.
«Наше современное общество столь же презренно сколь глупо», – и уж тут, пожалуй, ревность ни при чём.
И вот теперь это общество «дожёвывало» великого поэта и со злорадным любопытством ждало зрелища унижения его…
Это в какую эпоху народ обожал лицезреть казни?!
Диву даёшься, какая была кругом него безнадёга кромешная…
Исследования истории оборачивались унизительными головомойками царя и Бенкендорфа, свободный стих заставлял багроветь цензоров, издательская работа была неотрывна от бесплодных перебранок и падающего интереса «недогоняющих» читателей, выходы в свет, кроме «пожирания мороженого», неизбежно кончались клеветой и сплетнями…