Но оказалось, хватит и одной этой строчки. Внезапно Тимка вырвался от лешего, оставив на сучке клочок своей куртки. Подтянул на локоть портфель, чтобы можно было зажать пальцами уши, и бросился со всех ног сквозь приглушенные теперь завывания. Он бежал, боясь заблудиться, ведь лешие грозились не выпустить его! Однако вскоре деревья стали редеть, впереди возник знакомый холмик, с которого начинался спуск в деревню – прямо к дому бабули, которая жила с краю.
Этот путь Тимка проделал молниеносно: одним духом взбежал на холм, потом поскользнулся на глине и съехал вниз, будто с ледяной горки. К порванной курточке теперь следовало прибавить безнадежно измазанные брюки. Хотя какое это могло иметь значение? А все-таки имело, ведь сейчас ему предстоит показаться на глаза бабуле…
Осевшая калитка скрипнула под рукой – гораздо жалобнее и протяжней, чем летом. Здесь продолжалось то же, что и на платформе: все изменилось после того, как с папой случилась беда. И забор потемнел, и плети малины совсем пригнулись к земле, а мокрое крыльцо кажется таким маленьким, таким жалким…
Тимка с надеждой постучал в дверь: как только он увидит бабулю, уныние должно рассеяться. Все вокруг может поникнуть, склонить голову и опустить руки, но сама она обязательно встретит внука стойкой и прямой, и не только с виду.
А может быть, будет еще лучше… В сердце шевельнулась чудесная надежда: вдруг бабуля объяснит ему, как объясняла обычно, что все страшное придумано самим Тимкой и никакой беды по-настоящему нет? Разве такое бывает – чтобы украденный человек сидел дома за компьютером?.
– Господи! Да это никак Тимошка!
Окна в домике стали из черных желтыми, дверь заскрипела, и на крыльцо упал скошенный квадрат света. Темные тени разбежались в стороны, затаившись там до поры. А перед Тимкой, смущенно переступающим на месте выпачканными глиной ботинками, лицом к лицу стояла бабуля.
– Что стряслось? Ты с матерью? – тревожно спросила она, вглядываясь в темноту за его спиной.
– Нет, – потупился Тимка. – Я сам приехал…
– Один? – не поверила она.
– Один…
Больше всего ему сейчас хотелось кинуться к бабуле, спрятать лицо в знакомый выцветший фартук, пахнущей молоком и частыми стирками. Уткнется в него, заплачет – и все плохое исчезнет, как разбегаются от света ночные тени.
– Да говори, что такое?! – не сдержавшись, заторопила бабуля, всегда такая степенная и немногословная. – Мать жива-здорова?.. А батька?
– Его украли, – уныло произнес Тимка.
– Господи помилуй! Как это – украли?!
– Вообще-то он с нами живет, но это уже не он… Ну вот как будто из него середину вынули и спрятали, так что теперь он ненастоящий, – путаясь, объяснял Тимка.