* * *
Клиника уже погрузилась в тишину, свет был притушен, а ковровая дорожка полностью поглощала звук шагов. Казалось, будто идешь не по знакомому зданию, а где-то в заколдованном замке. Вдоль коридора клубились таинственные тени, а встреченный за поворотом вахтер в страхе отпрянул, не узнав Ирину, – он думал, на этом этаже уже никого нет.
Очарованная такой сказочной атмосферой, Ирина возвращалась в свое отделение. Бесшумно повернув ручку двери, она случайно услышала разговор той парочки на диване, не сразу заметившей ее возвращение.
– Ты это серьезно? – спрашивала блондинка.
– Очень серьезно, Валия. Самый серьезный разговор, клянусь Аллахом.
– Ну и в чем проблема? – лукаво протянула блондинка. – Ты хочешь сделать меня своей… м-м-м… какой по счету женой?
– Можно жена, тоже серьезный разговор. Но про жена я буду потом. Сейчас хочу про твоя работа…
– Про работу? – удивилась она. – А что такое, милый? Каким боком тебе может быть интересна моя работа?
– Дети – да? Юный ту-рис-ты?
– Правильно, Алишер. У нас туристический клуб, мы ходим с детьми в походы. А-а, – вдруг радостно заулыбалась она, как человек, наконец доискавшийся до смысла, причем приятного. – Я поняла, к чему ты, любимый, клонишь. Не хочешь, чтобы я работала, так? Наша старуха будет в шоке, когда я ее брошу, но если ты настаиваешь…
– Нет, Валия. Бросить потом, сперва другое…
– Что – другое? – снова пришла в недоумение блондинка.
Он приготовился сказать ей что-то особенное, даже слегка пригнулся к ее уху, но перед этим обвел своими выпуклыми, глянцевито-черными глазами приемную. И, конечно же, увидел вернувшуюся на место Ирину. После этого ему оставалось только рассеянно бросить:
– После договорим.
В тишине стало слышно, как тихонько отщелкивают секунды висящие над головой часы. Напрасно Ирина старалась делать вид, что она сама по себе, напрасно с безразличным выражением рылась в своих бумагах: разговор не возобновлялся. А тут как раз распахнулась дверь кабинета, выпуская «последнего» пациента, и необычная пара проследовала на его место.
Жизнь Людмилы Викторовны делилась надвое: когда она в школе и когда не в школе. Первая половина времени требовала от нее собранности, методичности и внимания. Она заставляла себя неукоснительно исполнять свой профессиональный долг, быть той терпеливой и понимающей учительницей, какою ее знали дети, родители и коллеги. Впрочем, учительский труд был любим Людмилой, особенно в некоторых своих проявлениях. Бывает, за окном хлещет дождь, бегут придавленные заботами люди, а в классе – светло и сухо, мел негромко шуршит о доску, к которой обращены внимательные детские рожицы. Или, к примеру, одолеют учительницу тревожные мысли о своей женской судьбе, не знаешь, что решить: и так и так выходит неладно… А в школе – ведешь урок и все знаешь: это так, а это вот так. И все получается, концы сходятся с концами.