– Вы необычная девушка, Люда-сан. Ваша мантра наиболее приближена к служению сущему, но ваше перевернутое сознание мешает ей реализоваться… Дайте мне список, который вы с собой принесли.
– Вот уж не дождетесь! – возмутилась Людмила, шокированная тем, что он думает, будто она растает от первого же комплимента. Тем более такого странного…
– Дайте список. Клянусь, я не буду использовать его по назначению!
– Тогда зачем он вам? – спросила она, подозревая какой-нибудь подвох.
– Просто на память. Дайте мне что-нибудь в память об этом вечере, когда мы с вами впервые посмотрели друг другу в глаза! Носовой платок, запасную ручку, оторвавшуюся пуговицу…
Само собой, Людмила не собиралась ничего ему давать, но слышать такое было для нее внове и, надо признать, приятно. До сих пор никто не просил у нее оторванных пуговиц. Как бывает с представительницами прекрасного пола, в ней мгновенно произошло переключение на другую волну: вместо готовой воевать за правду учительницы в зале стояла мечтательная женщина, какою Людмила бывала по ночам. Внутри нее задрожала томительно-сладкое чувство: как, оказывается, хорошо услышать обращенную к тебе мужскую просьбу, ощущать зависимость мужчины от твоего решения… И сама попадаешь в тягуче-сладкую зависимость, распутывая которую, будешь увязать все глубже…
Возможно, именно этому каратисту суждено дать импульс долгожданному превращению лягушки в Василису Прекрасную. Ох, неужели дождалась?!
Но что-то мешало ей чувствовать себя на пороге прекрасных перемен. Людмила перевела взгляд со слегка склонившего голову каратист на пенопластовый манекен в углу зала… Ямала – вот что было помехой, странная грязно-белая фигура и связанные с ней философствования, являющиеся сущей ерундой. А не все ли, в принципе, равно?
У одних поклонники собирают марки, у других – коллекционируют окаменелости, поют в свободное время в хоре, засушивают кузнечиков, либо еще что-нибудь. Личные увлечения не помеха тому чувству, которое с удивительной скоростью стало устанавливаться между ею и этим каратистом. Пусть он делает что хочет, лишь бы разомкнул окружающее Людмилу каменное кольцо женской невостребованности. Портреты классиков – это, конечно, хорошо, но порой хочется чего-то более осязаемого…
Угораздило же Людмилу вспомнить портреты классиков! Как только она вспомнила, все ее полезные рассуждения пошли наперекосяк. Она тут же увидела перед собой до последней черточки изученные лица: жизнерадостный Пушкин, раненный в душу Лермонтов, Гоголь, знающий что-то совсем особое… Все они были против того, чтобы она сдавала в еще не развязавшейся толком битве свои позиции. Пушкин свесился из рамы и чуть не схватил ее за руку, рассказывая о подобных Ямале фигурах в Царскосельском саду: