нас никто не жил, и мы располагаемся как кому и с кем нравится. Посреди голого дворика
откуда-то взявшийся островок колосящейся пшеницы. Как-то не вяжется этот мирный
«пятачок» с колючей проволокой и солдатами-автоматчиками.
С нами привезли и наших женщин. На каждом из судов их было по две, по три. Они плавали
буфетчицами, поварами, уборщицами. Женщины держатся спокойно, с достоинством. Нет ни
причитаний, ни слез, ни истерик. Они расположились на зеленом «пятачке» пшеницы, сели, как
чайки на воду, в своих белых кофточках и задумчиво сидят, иногда перебрасываясь редкими
словами. Жара невыносимая. Душно. Солнце палит. На дворике ни деревца, где можно было бы
укрыться от палящего солнца, ни тени.
Молодой охранник расстегнул китель, облизывает сухие губы, глядит на женщин, отпускает в
их адрес замечания, показывает им пачку сигарет, даже вытащил плитку шоколада и подзывает:
— Машка, рюсски Машка, иди…
Но девушки даже не поворачиваются в сторону солдата. С врагами не может быть никаких
разговоров, даже если очень хочется есть и курить.
Пока мы устраивались в бараках, время шло незаметно. Теперь мы чувствуем страшную
усталость. И есть хочется нестерпимо. На таком рационе скоро протянешь ноги. Но больше
сегодня нам ничего не дадут. В девять часов нас загоняют в барак.
— Свет не зажигать! Затемнение. Иначе… — переводчик изображает пальцами пистолет со
взведенным курком. Жест понятен.
Мы расходимся по баракам, залезаем на нары. Первое время в комнате царит молчание, потом
раздается чей-то раздраженный голос:
— Душно! Откройте же окна, кто там поближе.
Стучат отворяемые рамы, и в барак врывается запах цветов и сухой травы. За окнами щелкают и
переливаются трелями соловьи. Изредка доносятся гудки пароходов, верно река совсем
недалеко. Гудки громкие, отчетливые и такие знакомые… Там, за проволокой, идет совсем
другая жизнь… А мы? Заключенные. Бесправные, безоружные, лишенные возможности
защищаться. Враги могут сделать с нами все, что им взбредет в голову. Что для гитлеровцев
международные законы? Что им права интернированных? И снова мысли возвращаются к тому,
что происходит сейчас на границе…
Первый день войны…
Молчат в бараке. Вдруг с верхних нар соскакивает Леник Круликовский и бросается к окну.
— А что, братцы, если попробовать драпануть? Тут всего один ряд колючей проволоки…
Он пытается просунуть голову сквозь широкую оконную решетку, но тут же раздается грубый
голос охранника:
— Э, э, менш! Цурюк! Лос!