Но обо всем этом мы узнали много лет спустя. А пока, взволнованные и угнетенные всякими
слухами, ждали обмена.
Ожидания наши были напрасными. Шли дни, недели, месяцы, а об обмене немцы молчали.
Капитаны несколько раз ходили к коменданту, но тот ничего конкретного сказать не мог,
призывал быть терпеливыми и надеяться на провидение.
Для нас это были тяжелые дни. В лагерь приходили самые невероятные слухи: «Советское
правительство отказалось от обмена!», «В Союзе было мало немцев. Моряков менять не на
кого», «Гитлеровцы подсовывают вместо моряков военнопленных»… И вся эта чушь приходила
«из самых достоверных источников».
А сколько муки, терзаний и волнений приносили въезжавшие в лагерь машины.
— Ребята, едем! Солдат сказал, за нами приехали! Сейчас придет комендант с переводчиком…
Но это были попытки выдать желаемое за действительность. За нами никто не приезжал… Мы
слонялись по двору вялые, мрачные, раздражительные… Разговаривать не хотелось. Все наши
прогнозы не оправдались. Радио и газеты гремели о победах Германии.
Шла последняя неделя сентября, а мы все еще находились в Бланкенфельде. Пожухла и
пожелтела трава на лагерном дворе. Ночи стали темные и холодные. Тоскливо завывал ветер в
проводах. Часто шли дожди. Вокруг бараков образовались непросыхающие лужи. Гулять не
хотелось. Мы валялись в койках, с тоской прислушиваясь к ударам дождевых капель в оконные
стекла. Об обмене уже никто не говорил. Это была запретная тема. Она вызывала раздражение.
И все-таки мы не теряли надежды, затаив ее где-то внутри себя. Больше того — мы жили этой
надеждой, но…
Первого октября, в холодный пасмурный день, на «аппель» пришел комендант. Как обычно, нас
пересчитали, но не распустили. Мы стояли затаив дыхание. Сейчас он скажет: «Собирайте
вещи. Едете на обмен». И он сказал:
— Завтра вы покидаете этот лагерь. Собирайте вещи и к восьми утра будьте готовы. Обмена не
будет. Ваше правительство отказалось от вас.
Лицо у коменданта было злое, надменное. Вдруг раздался звонкий молодой голос:
— Врешь, подлюга! Врешь, сволочь!
Это крикнул кто-то из второго ряда. Комендант понял без переводчика и заорал:
— Руе! Кто посмел это сказать? Выйди вперед. Вы слышали, подонки?
Никто, конечно, не вышел, а комендант, брызгая слюной, продолжал орать:
— Унтерменши, не забывайте, что теперь вы вне закона. Я могу расстрелять любого из вас за
неповиновение. Вас никто не защитит. Имейте в виду: еще одно такое выступление, и я
применю силу. За оскорбление Великого Рейха…