сновали катера по бухте, танкер сливал топливо в серебряные баки… Полярный город, а тогда
было несколько избушек.
— Помнишь свою баржу?
— Как же не помнить. Помню. Прекрасное было плавание. Единственное в жизни…
Я все ждал, когда он расскажет мне про Милочку, но Качарава молчал. Тогда я спросил его сам:
— А где Милочка?
Анатолий Алексеевич нахмурился.
— Милочки со мною давно нет, — неохотно сказал он. — Давно.
— Похитили? — попробовал пошутить я.
— Нет… Так уж получилось…
Мне стало грустно. Перед глазами встал бревенчатый домик, керосиновая лампа на столе и
светловолосая женщина, перебирающая струны гитары. Тогда казалось, что счастье навсегда
поселилось на этой барже…
«Мироныч» пошел на Обь за лесом. Я исправно описывал свои впечатления. Нового порта мы
не увидели и не почувствовали. Пароход стоял посреди Обской губы на якоре. Подойти ближе
не позволяли глубины. Где-то очень далеко справа угадывалась темная полоска берега с
несколькими черными точками изб. Это был Новый порт. Старенький буксир подводил
плашкоуты, нагруженные досками. На них приезжали и грузчики. Когда усиливался ветер, в
губе поднималась толчея — неправильное волнение, плашкоуты начинало бить о борта
парохода, погрузка прекращалась. Грузчики вылезали, шли греться к нам в столовую. Потом,
попив горячего чая, они ложились на палубу в коридоре или забирались на котельные решетки
— там было самое теплое место — и дремали до тех пор, пока снова не появлялась
возможность начать работу. Мы были разочарованы. Ну какой же это порт? На берег даже
сходить нельзя!
Грузили нас долго. Мешала погода. Все изнывали от нудной стоянки и ждали с нетерпением
команды: «Вира якорь». Пожалуй, единственным, что осталось в памяти от пребывания в Новом
порту, была обская вода. Желтая, мутная, она мощным потоком катилась к морю. Даже там, где
губа уже соединилась с океаном, на много миль цвет воды оставался желтым, а вкус пресным.
Я как можно красивее написал про воду цвета охры и золотистые отмели, на которых
«статуэтками сидели сотни белоснежных гусей», про «грузчиков, обветренных, с медально-
медными профилями», и «янтарно-смолистые, сахарные доски». Правда, гуси были серыми,
лица грузчиков обычными, доски белыми с желтизной, но хотелось показать Витьке и Женьке,
на что я способен как журналист.
Поразить ребят мне не удалось. Пальму первенства, по общему нашему признанию, завоевал
Женька, когда после выгрузки досок в Лондоне он прочел нам свой кусок «Второй Карской».