Вахтенный матрос Горбулин пригласил нас на камбуз попить чайку. Камбуз был единственным
теплым местом на судне. Попили чаю, поели разогретых консервов и мрачные залезли в свои
берлоги. Будущее не сулило ничего хорошего. Стармех сказал, что мастерские перегружены и
насос скоро не сделают. Сколько же нам еще жить в таких условиях?
Не успел я как следует устроиться в своей берлоге, скрипнула замерзшая палубная дверь и кто-
то хриплым, простуженным голосом закричал:
— Есть тут кто, ай нет?
Я отозвался. В кают-компанию, стуча заледеневшими валенками, вошел парень в полушубке и
завязанной под подбородком ушанке.
— Телеграмма вам.
— Кому?
— Не знаю. На ваш пароход. Давай распишись. Ну, и савурьян же у вас, ай-ай. Передохнете все
от мороза, матросик.
Я включил фонарик, расписался. Почтальон не задерживаясь ушел. Телеграмма, как ни
удивительно, была адресована мне. Смутная тревога вспыхнула в сердце. Я прочел: «Выехала
семнадцатого вагон четыре встречай целую Лидуся».
Волосы зашевелились у меня на голове. Роковой смысл слова «выехала» постепенно доходил до
сознания. Выехала! Остановить ее теперь уже нельзя. Так… Какое сегодня число? Семнадцатое.
Девятнадцатого утром Лидочка приедет в Мурманск. Где она будет жить с ребенком? Нельзя же
ей поместиться на «Эльтоне», в этой холодильной камере?! В общежитие ее не примут, да если
бы приняли — обстановка там неподходящая. Многоместные мужские комнаты в бараке. Что
же делать? Попробовать поискать жилье на берегу? Остается только это. Но надежды на успех
мало. Сегодня об этом говорил один из портовых рабочих. Жаловался, что вот уже несколько
месяцев с большой семьей ютится в углу у своего земляка. И ни за какие деньги не может найти
ничего иного.
«В крайнем случае куплю билет и посажу их на обратный поезд. Ну что же будешь делать? Ведь
я не виноват…» С этой невеселой мыслью я заснул.
Утром, нещадно паря в морозном воздухе, два прокопченных буксирчика подтащили к борту
«Эльтона» такой же старый, но живой и теплый пароход «Спартак». На мостике, к своей
радости, я узнал Ивана Васильевича Трескина, того самого дядю Ваню, который плавал
старпомом на «Товарище». Это было мое спасение. Как только судно ошвартовали, я побежал на
«Спартак». Узнав, что Трескин действительно капитан этого парохода, я постучал к нему в
каюту. Первое, что я его спросил после взаимных приветствий, надолго ли он сюда пришел, и,
когда услышал, что дней на десять-двенадцать, рассказал ему о своем безвыходном положении.