Наконец из хижины Ункаса вышел молодой воин; решительными шагами он прошел к маленькой сосне, росшей в расселине каменистой террасы, содрал с нее кору и безмолвно вернулся туда, откуда пришел. За ним вскоре пришел другой и оборвал с дерева ветви, оставив только обнаженный ствол. Третий раскрасил голый ствол темно-красными полосами. Все эти проявления воинственных намерений предводителей племени принимались воинами в угрюмом, зловещем молчании. Наконец показался и сам могиканин; на нем не было никакой одежды, кроме пояса и легкой обуви; половина его красивого лица была сплошь разрисована угрожающей черной краской.
Медленной, величественной походкой Ункас подошел к обнаженному стволу дерева и стал ходить вокруг него размеренными шагами, исполняя что-то вроде древнего танца и сопровождая его дикими звуками военной песни своего народа. То песня была печальной, даже жалобной, и могла соперничать с песнями птиц; то звуки ее внезапно обретали такую глубину и силу, что слушателей охватывала дрожь. В песне было мало слов, но они часто повторялись. Если бы можно было перевести слова этой необычайной песни, то они звучали бы примерно так:
Маниту! Маниту! Маниту!
Ты велик, ты благ, ты мудр!
Маниту! Маниту!
Ты справедлив!
В небесах, в облаках, о! я вижу
Много пятен — много темных, много красных,
В небесах, о! я вижу
Много туч.
И в лесах и вокруг, о! я слышу
Вопли, протяжные стоны и крик,
В лесах, о! я слышу
Громкий крик!
Маниту! Маниту! Маниту!
Я слаб — ты силен; я бессилен,
Маниту! Маниту!
Мне помоги!
Конец каждой строфы Ункас пел громко и протяжно, что вполне соответствовало выраженным в ней чувствам. Первый куплет песни, где выражалось почитание, Ункас пропел спокойно и величаво; второй куплет был описательный; в третьем куплете смешались все ужасные звуки битвы, и, срываясь с уст молодого воина, эта строфа воспринималась, как страшный воинственный призыв. В последнем куплете, как и в первом, слышались смирение и мольба.
Трижды повторил Ункас эту песнь и три раза протанцевал вокруг дерева.
Когда в первый раз он пропел свой призыв, один суровый уважаемый вождь ленапов последовал его примеру и запел тот же мотив, хотя с другими словами. Воин за воином присоединялись к танцующим, и так все воины, наиболее известные храбростью среди своих соплеменников, приняли участие в пляске. Вся эта сцена внушала безотчетный страх. Грозные лица вождей казались еще страшнее от дикого напева, в котором сливались их гортанные голоса. Ункас глубоко всадил в дерево свой томагавк и испустил крик, который мог быть назван его личным боевым кличем. Это означало, что он берет на себя предводительство в задуманном походе.