Симона обернулась и взяла меня за руку. Я почему-то был уверен, что она меня поцелует, но девушка лишь погладила мои холодные пальцы и тихо проговорила: «Извини, пожалуйста».
Через несколько минут ее поглотило чрево лондонской подземки. В каком-то тупом оцепенении я уставился на убегающие под землю ступени, обитые рифленым металлом, и чувствовал, как в душе прорастают шипы разочарования и сожаления, больно впиваясь колючей проволокой в сердце.
Размечтался, блин. Давно известно, что женщинам нравится мучить влюбленных. Особенно когда они им безразличны.
Я сплюнул, зашел за угол дома, чтобы спрятаться от ветра. Закурил.
Снова заморосило. Мимо, торопясь в метро, пробежал высокий парень, прикрывая полами куртки серебристый саксофон. И я вдруг отчетливо представил, как Симона, выйдя из метро, накинет капюшон и зашагает по узким улочкам Covent Garden.
Нет, ты был не прав, Антуан. Она же сказала, что устала, а ты все про свое: «Поедем ко мне, покажу каморку»… Бестактный озабоченный осел.
Мимо проехал черный лимузин, напоминающий катафалк. Почему для смерти люди выбрали именно черный цвет? Если в раю так уютно, сытно и весело, больше подходит розовый. Или, на худой конец, светло-синий или фиолетовый. Ведь именно фиолетовый считался до семнадцатого века траурным цветом. Вероятно, цветом траура черный нарекли женщины – он всем к лицу, почему бы не покрасоваться на похоронах. Точно! Шанель сшила маленькое черное платье, чтобы показать свое горе по разбившемуся в автокатастрофе любовнику, а теперь это наряд для коктейльных вечеринок.
Женщин не поймешь! И белок тоже!
Я докурил, на всякий случай внимательно огляделся вокруг, чтобы удостовериться, что за мной никто не следит, и после этого спустился в метро.
Почему Симона так старается уберечь меня от Сержа и Николя – и ничего толком не рассказывает про эту компанию? Надо было попросить полковника навести справки про Сержа, но теперь ни к чему. Осталось недолго. Через неделю дефиле, получу деньги и улечу домой. Влад обещал сто тысяч прибыли. Куплю новую машину, сделаю взнос по ипотеке за сестру, и останется маме на норковую шубу. Она частенько упоминает в разговорах о подругах или знакомых, щеголяющих в мехах. Пенсионерки – модницы. Пора о вечном думать, о боге, а они все о шубках.
Девушка-модель, пошатываясь, двигалась по дугообразному проходу меж стульев, банкеток и диванов. Казалось, это стройный белокурый гвардеец времен королевы Виктории – с длинными ногами и ангельским лицом, возвращающийся из паба после бурной пирушки. Фуражка сдвинута набок, одна перчатка надета, другая торчит из кармана. Медные пуговицы приталенного камзола расстегнуты, но полы не распахиваются благодаря широкому ремню, спущенному на бедра. «Пьяный» гвардеец то и дело спотыкался, задевая краями одежды спинки стульев.