Но существует такая книжица, изданная в Москве в 1878 году: «Славная история Царьграда с пророчествами и предсказаниями прозорливых мужей и мудрецов о будущем бытии его». С давних пор очень хорошо известная туркам — существует!
Проходили уже Дарданеллы, когда на боковой мостик, где у приборов стояли наблюдатели да те вроде меня, кто их добротою — чтобы на чужие берега через мощные окуляры взглянуть — пользовались, вышел из капитанской рубки Владимир Львович Васюков, командир похода. Тронул меня за локоть, спросил дружески:
— Не прозеваете? Хотя бы обернуться в ту сторону. Километрах в тридцати от берега — то, что нынче осталось от древней Трои. Та самая воспетая Гомером Малая Азия.
На нем была синяя рубаха из хлопка с распахнутым воротом, буднично смотрелись на ней желтые, с черной звездочкой адмиральские погоны, да и тон у него был достаточно деловой, а на меня опять нахлынуло праздничное ощущение необычного: когда снова вдруг очень остро осознаёшь, что нету отдельно ни прошлого, ни настоящего, ни будущего — всё существует вместе, одно в другом, и лучший образ этого триединства, и в самом деле, — зерно, хранящее в себе все состояния сразу… но разве не подобны мы в этом смысле зерну?
Разве они не живут во мне — скифы, арии, этруски, славяне? Стародавние герои Трои и почти уже нынешние, ставшие только родней с течением времени «белые» офицеры гражданской войны, с надеждою и с тоской глядящие теперь с галиполийского берега на наш проходящий мимо «Азов»?.. Или земляки мои, кубанские казаки, чьи могилы зарастают травой на острове Лемнос — уже не справа, а слева по курсу?
Наши морские волки не опускались до этого: до трюмных туалетов для рядового состава, где забортная вода будто под собственным напором лупила из душа. Я сбегал туда по нескольку раз на дню, чтобы хоть так ощутить на себе струи сначала Черного моря, после — Мраморного, потом — Эгейского… Не для того, чтобы осталась память на будущее, нет, — мне всё казалось, что эта солёная, имеющая тот же состав, что и кровь человеческая, вода прямо-таки оживляет во мне память о прошлом…
Что вспомнить благодаря ей смогу? Что, выходит, предугадать?
Мысленно возвращался к долгим нашим беседам с «казачьим» художником Сергеем Александровичем Гавриляченко, другом Сережей, проректором Суриковского института, который каждый год непременно устраивал для студентов концерт «Казачьего круга» со своими комментариями к историческим песням и былинам: всякий раз это и впрямь было путешествие в глубокую глубь… Может быть, как раз общение с учениками всё добавляло ему и строгой академичности, и душевной широты — как мальчишка заслушивался размышлениями его на излюбленную тему: античная драма русской истории. И дал Бог — привел Уастырджи: это ли вокруг не красочные декорации драмы, продолжающейся и ныне в масштабе, и действительно, планетарном?