Но вот, наконец, наступил счастливый миг, когда Ирбек сказал Асуану: ну, все, успокойся. Мы снова будем вместе. Ты — мой!
Пока главной целью оставалось — выкупить Асуана, все остальное казалось куда более достижимым, но вот, наконец, и остальные проблемы поднялись во весь — так и хочется тут сказать, финансовый — рост: куда поставить коня? Как раздобыть для него корм?
Отцы-командиры единственного в России конного полка — «киношного» — предложили забрать пока Асуана к себе в Голицыно, но ежедневно добираться туда, за пятьдесят километров, на машине — значит, больше за ней следить, ее обихаживать, на нее тратиться, ездить по железной дороге, а дальше — автобусом, — тоже не выход.
Старые знакомцы из конного дивизиона московской милиции сперва дали Ирбеку грузовик-коневозку, чтобы он перевез Асуана в конюшни при манеже ЦСК, но ездить туда тоже было неблизко, а самое главное — и там теперь конники с лошадками жили беднее некуда. К чести их они делились последним, но принять такой жертвы Ирбек не мог: ни сам он, ни его трудяга и умница Асуан никогда не были на хлебниками. И опять прислали коневозку все понимающие «менты»: на этот раз перевезли Асуана в свой денник — недалеко от метро «Аэропорт». Около года жеребец квартировал там, а потом Юрий Никулин, хорошо знавший еще старшего Кантемирова, Алибека Тузаровича, предложил: давай, так и быть, ко мне, Ирбек, — на Цветной!.. Я тут, правда, уже пригрозил правительству Москвы: не будут давать деньги на содержание животных — придется мне их однажды на волю выпустить. Рядом Центральный рынок, и когда тигры да львы съедят продавцов, какая радость будет всем этим добрым парнокопытным: маленько подпитаться и яблоками, и урюком, и бананами, и традиционными кавказскими травками… Тогда уж, дорогой джигит, не взыщи: вместе будем отвечать за потраву. А пока веди своего друга, определяй, так и быть, на цирковой конюшне.
Надо было ковать железо, пока горячо, а у милиционеров-конников как раз начались учения, коневозка тоже застряла под Москвой, и тогда Ирбек с вечера приехал в денники со скатанной, перевязанной ремешками буркой, неподалеку от Асуана прикорнул в ней до полу ночи, а там, когда Москва погрузилась в сон и улицы опустели, начал своего любимца седлать.
Стояла ранняя весна, гудел пронзительный ветер, ломал окоченевшие за зиму ветки черных деревьев и сносил вниз тяжелую дробь талой капели. По темному бетонному городу с его переулками и раз вилками одинокий всадник пробирался как по теснине меж гор, и синяя от холода луна в просвете над головой точно также ныряла в облака или пряталась вдруг за нависавшим сверху каменным козырь ком.