– Кто такие?
– Мы тут с бору по сосенке: пехотинцы, танкист есть – к своим пробираемся.
– Считайте – дошли. Оружие на землю положите.
– Зачем? Это наш боевой трофей!
– А может, вы диверсанты немецкие. Вот отведу вас к особисту – пусть разбирается.
Пришлось подчиниться и положить пулеметы на землю.
– Сергачев, сопровождай!
Сам лейтенант пошел впереди, часовой замыкал нашу процессию. Идти далеко не пришлось – с километр.
Нас привели к землянке, где, как я понял, расположились особисты. У землянки нас остановили, усадили на траву.
Сначала вызывали рядовых красноармейцев.
После краткого допроса бойцов отвели в часть для пополнения. Старшину мурыжили долго, наконец выпустили.
– Ставят в вину, что «Максим» закопал, – успел бросить он мне.
Часовой подтолкнул к землянке меня. Со света в землянке показалось темно, пахло сырой землей.
За колченогим столом сидел особист в фуражке с васильковым околышем. Стоявший у входа младший сержант сноровисто меня обыскал, вытащил из кармана гимнастерки документы и положил на стол. Я было рот открыл, чтобы сказать, что документы не мои, а убитого Петра, да вовремя сообразил, что сейчас – не время и не место. А свои документы я получить так и не успел, хотя Кривохатько говорил, что мы приказом внесены в списки бригады.
– Ну, расскажи, танкист, как немцам продался, как танк потерял.
Особист был выпивши, рожа красная, да и запашок от него шел. Вскипел я, хотя и не стоило – надо было держать себя в руках.
– Ах ты, крыса тыловая! Водку в тылу жрешь, а сам на передовой не пробовал?
И тут же получил от стоящего сзади младшего сержанта в ухо. В голове загудело, я покачнулся, но устоял.
– Так вот как ты заговорил, шпион гитлеровский! Вот где ты нутро свое показал! Да я тебя сейчас к стенке – без суда и следствия, по законам военного времени!
Я стоял молча. Особист проглядел красноармейскую книжку Петра.
– Ничего, я тебя в трибунал отправлю, там тебя быстро на чистую воду выведут, гад!
Младший сержант вывел меня из землянки, усадил рядом со старшиной и распорядился:
– Глаз не своди с этих!
Часовой вытянулся, пожирая глазами сержанта.
– Меня тоже во враги народа особист записал, – сказал я устало.
– Ничего, там разберутся, – уверенно ответил старшина.
Видимо, он свято верил в законность правосудия в лице НКВД. Но я-то знал из книг и документальных фильмов, как расстреливали комдивов и командиров за мнимые прегрешения – особенно в начале войны, когда царила неразбериха и начали действовать заградотряды.
Ведь особист в сопроводительной записке может написать с пьяных глаз все, что угодно, и поди потом отмойся. А в трибунале докопаются, что документы не мои – и конец старлею Колесникову!