: чуть ли не на всех последующих фотографиях Лобанский запечатлен с солидной тростью. Нога надо полагать. Видимо, ему очень не хотелось все же снимать форму – и после двадцать девятого комэск всплывает уже в войсках НКВД, точности ради – в охране Куруманского золотого прииска. Там он и тянул прилежно лямку четверть века (пока не ушел в отставку в пятьдесят пятом), получая все приличествующие посту и биографии юбилейные отличия, помаленьку дорос до полковника. Ослепительной карьеры, в общем, не сделал – служил себе потихонечку. Винтик, короче говоря. Тридцать седьмой и подобные крутые годы его как-то миновали – надо думать, предосудительных знакомств с троцкистами не водил, порочащих связей не поддерживал, в уклоны не ударялся – и потому просквозил меж жерновов, как многие. Умер, как можно судить по оборвавшимся записям в сохранившихся документах, то ли в шестьдесят седьмом, то ли в шестьдесят восьмом. Если подумать, жизнь невидная, но, в общем и целом, достаточно благополучная – может, ему большего и не надо было, кто их теперь разберет…
Смолин не сомневался, что вещички с клеймами Фаберже к Лобанскому попали от соседа Коча – их оказалось не менее десятка, еще пара вилок, ножи с серебряными ручками и стальными лезвиями, на коих четко прочеканено «К. Фаберже», довольно простенькая серебряная табакерочка, чайные ложечки… Откуда ж еще? Наверняка бывший питерский студент не таскал с собой по фронтам гражданской подобные сувениры. Только от Коча, откуда ж еще? Вряд ли Лобанский их хапнул – как-то трудно себе представить молодого командира из питерской интеллигентской семьи, идейного красного, который после кончины соседа забирается в опустевшую квартиру и, воровски озираясь, распихивает по карманам серебришко с интересными клеймами. Вероятнее всего, другой вариант: Коч сказал соседу что-нибудь вроде «Скверно мне, Олег, помираю, наверное. Если что, вещички мои приберите – все равно пропадут…» Тот и забрал. Маловероятно, чтобы два питерца, обитавших в соседних квартирах, не поддерживали приязненных отношений – домик этот в двадцатые, можно предполагать, ничуть не походил на пресловутую «Воронью слободку»: на одной из фотографий у крыльца (над которым натянута кумачовая полоса с надписью: «Да здравствует Десятый советский Первомай!») запечатлели себя для истории, насколько можно судить, все поголовно жильцы – тут и чья-то престарелая бабушка, и малолетние детишки, и Лобанский со всеми регалиями на гимнастерке и поставленной между колен шашкой, и рядом с ним Коч (которого Смолин в конце концов вычислил, сравнивая этот снимок и фотографию Фаберже со своими мастерами). Хорошо сидят, добрососедски, не чувствуется напряжения, лица спокойные, улыбчивые, друг другу руки на плечи положил кое-кто – в общем, сразу видно, дружная коммуналка, никто соседу дохлых мышей в супчик не подбрасывал.