В общем, мы сидели за этим столиком, перед ней стоял бокал сухого красного вина (она пила только такое, полусладкое она считала ненастоящим вином, так как туда добавляют сахар. Вы знали? Это главный критерий его аутентичности), а передо мной — два пустых стакана из‑под виски и один полный. Тогда еще этого количества мне хватало, чтобы немного приободриться.
Тогда я хотел напиться в стельку.
Это было после войны.
— Так, ну‑ка отдай, — сказала она, вырвав у меня сигарету изо рта и разломав ее своими тоненькими пальчиками.
— Почему? Здесь можно.
— По правилам здесь не курят, — сказал она слегка раздраженно, увидев, что я потянулся за новой.
— По правилам — да. Но почему бы не нарушить их? Тебе говорят одно — сделай другое, посмотри, что получится. Все ж мы люди.
Она немного переменилась в лице — появилась какая‑то детская шаловливая улыбка, но все равно скрытая под толстым слоем таких больших и взрослых вещей как «ответственность», «серьезность» и прочего.
— Вон, посмотри на тех, — показал я двух парней в белых костюмах, которые до этого играли живую музыку, а сейчас сошли со сцены, потому что ради нас двоих им играть уже было моветон, — У пианиста так вообще трубка.
— Те двое — только играют, им можно, а который поет — бережет себя. У него есть то, чего ему нельзя терять. Его голос.
И тут судьба мне слегка улыбнулась.
— Нет, глянь, тот, который пел, тоже взял сижку, — сделав довольную лыбу, сказал я, — Нелогичные какие существа — люди.
— Да ну тебя.
— Нет, правда, посмотри, вон, — сказал я чуть ли не переходя на крик, из‑за чего ей стало так за меня неловко, что ее уши стали краснее вина, что она пила.
— Тихо ты, нас заметят.
— Вряд ли «нас», на меня‑то что им смотреть? А вот на тебя — не только смотреть бы…, — как же пьян я был.
Она посмотрел на меня, как на самого пошлого и банального идиота, но все равно она не пыталась скрывать, что ей было очень приятно.
— Хорошо, если тебе нужен хоть какой‑то повод, — сказала она затем отстраненно, — то они, по крайней мере, заслужили.
— Эй, уж если ОНИ заслужили, то чем я хуже? — задал я такой вопрос.
— Они… они делают что‑то… Что‑то красивое.
Как эти звезды, которых я не видел уже несколько лет.
Как это лицо, принадлежавшее трупу, так издевательски снова появившееся в моей жизни.
Как этот голос, от воспоминаний о котором кто‑то сжимает мое сердце в кулак, пока аорта не лопнет.
— Ясно все, ясно, — оскорбленно и даже исступленно сказал я. Пойман с поличным.
— Какой же ты глупый, — сказала она, внезапно тихонько рассмеявшись, — Ты, может, ничего не делаешь, но…