Я детектив или нет?
Возможно. Однако задетектить вход оказалось делом вполне тривиальным — вход оказался с другой стороны, и, чтобы попасть внутрь, надо было спуститься по лестнице, ранее ведшей, по всей видимости, в какой‑то подвал.
Хм, деградация налицо. Там им и место, сказал бы я, но я так не скажу, поскольку двойными стандартами не болею, и мне там тоже было самое место. Лестница казалась каменным языком окоченевшего трупа. Чернота внизу — его глотка.
Бон аппети!
Но, оказавшись еще на том участке, которые отвечает за восприятие сладкого вкуса, я почувствовал неподдельную горечь ситуации — я увидел камеру, язычок, с которым если обращаться неаккуратно, то начнется нехилая такая рвота.
У меня не было желания в очередной раз становиться отбросами механической жизнедеятельности, поэтому я был вынужден найти какой‑нибудь способ обойти или обхитрить этот стеклянный глаз в помятой коробке. Прокрасться? Нет, пока я дойду до ее слепого места, я попаду в объектив быстрее, чем обдолбанная кокаином певичка, попавшая в аварию и по пути обронившая мешок своего домашнего порно.
Как хорошо, что думают за меня!
«Вставь меня в телефон — направь камеру на лицо, дружок» — было написано на футляре, в котором лежал маленький чип, одно из тех устройств, что мне выдал тогда Председатель.
В темноте занюханного спуска в смрадной парадной, где мне явно не рады, я пытался вставить эту карту в слот, но она все выскакивала из трясущихся пальцев, как нить моего повествования.
Щелк.
Словно пуля в обойму самоубийцы.
Предпочитаю сеппуку — хоть какой‑то контакт с чем‑то живым, пусть это и будут разрезанные внутренности.
На экране загорелось приветственное сообщение, которое даже имело наглость знать мое имя. «Кем ты хочешь быть сегодня?»
Вопрос на миллион.
Я хочу быть монахом в глуши, чтобы рядом был старый пруд, и единственным звуком, прерывавшим тишину, был прыжок лягушки в воду.
Хочу поспать в могиле неизвестного солдата, потому что я зря тогда думал, что выйти из войны живым — лучшая награда.
Хочу быть отцом семейства. На зеленой лужайке стоит гриль, где жарятся сочные бургеры. Нос щекочет запах свежескошенной травы — мокрый, зеленый запах. Смех детей. Сын дуется на меня, что я не пришел посмотреть его матч, но, обещаю, — это в последний раз, папа заработал достаточно, чтобы уйти на заслуженный отдых. Она подходит ко мне, в легком ситцевом платье, весьма свободном, но под ним все равно прослеживаются ее женственные формы. Я прикасаюсь к ее бедру. Она наклоняется ко мне, и я слышу аромат ее светлых локонов — свежий, легкий аромат. Она целует меня, а потом говорит, тихо-тихо, так, чтобы мог слышать только я: