Я спокоен — я очень спокоен. Просто не выспался, не проснулся — меня проснули. Я помню ту сцену, ту деревянную, местами, кажется, подгнившую сцену с облупившимся лаком. Там теперь стоял диджей.
Было ли раньше все лучше? Изображение на старой пленке полно помех, неточностей, недоработок, царапин, и картинка идеализируется нашим разумом, для которого это тогда был просто верх, пик, совершенство. Объясни им сейчас — не поймут. Но они не виноваты. Они просто родились в другое время. А ты предпочел остаться в своем.
Поэтому так сложно идти сквозь эту толпу.
У меня голова болит от спокойствия.
Руки вверх, вниз, вверх.
Какая‑то девчонка положила руки мне на плечи, пытаясь увлечь за собой. У нее были короткие черные волосы. Лет четырнадцать-пятнадцать. Ниже меня. Пьяная. Я так же чувствовал запах тоника, выходившего у нее с потом и слезами — порой и такое бывало. Она тянулась ко мне, чтобы поцеловать меня, вцепиться своими губами в мои.
Молодость, жизнь, вибрации, трение. Какие на вкус ее красные губы, налитые кровью и соками. Впиться — и вдруг заживешь.
Я резко нырнул вниз, чуть не потеряв шляпу, чтобы вырваться из ее объятий. Я развернулся — и ее уже не было. Я все еще видел перед собой ее улыбку — экстатическую, сумасшедшую, пьянящую улыбку жизни, что только начинала расцветать, как цветок, подпитываемый искусственным светом оранжерейных ламп и обогащенной минералами водой. Пусть пошалит.
Плодитесь и размножайтесь.
Во имя всего святого, мне надо уже дойти это этой проклятой барной стойки и выпить, чтобы хоть как‑то скрасить свое пребывание здесь. Это была большая ошибка пойти сюда — черта с два она здесь появится. Ладно, хоть какую‑то пользу извлеку из своего крестового похода.
Промелькнула стойка — спасен!
Будто сорок лет шел.
На полках пара бутылок какого‑то масла или что там, не важно, хоть было бы то, что всегда просили — я просил, а она не пила, ну, то есть она пила обычно вино, потому что это было самое легкое из того, что обычно наливали.
К чему я это?
А где же, интересно, то бармен со смешными бакенбардами. Сказал, что просто брился так, специально не отращивал. Никогда не понимал, как это так. Еще он все время носил один и тот же галстук, явно от другого костюма. Сказал, что талисман с войны.
Все мы цепляемся за прошлое.
Жалкие.
По фигуре кто‑то совершенно другой. Девушка.
— Эй, — крикнул я, чтобы привлечь к себе внимание.
Никакой реакции.
— Эй, как насчет обслужить‑то? — где мои манеры.
Барменша неторопливо подошла ко мне. Она была очень похожа на ту девицу, что вцепилась в меня ранее — точно такой же оттенок волос, только у этой челка закрывала половину лица, но под ней я смог разглядеть повязку на глазу. Окурком? Ножом? Пулей? Неудачная операция? Рядом на щеке пара шрамов — значит, ей вырезали глаз, чтобы потом, нафаршированный имплантами, продать его кому‑нибудь, кто страдал плохим зрением.