Смысла в этом было не больше, чем в цветах на могиле.
Я могу просто сказать: все закончилось, и ничего не изменилось. Возможно, я просто устал, да и вообще слабо понимал, что происходит, прямо как заплесневелый обитатель дома престарелых, которого выпнули на марафон и сказали: или ты бежишь, или мы перережем всех твоих детей, внуков, собаку, кошку и рыбку, а потом и тебе мозги вышибем. И ты бежишь-бежишь, не успев сказать, что ни детей, ни внуков, ни кого бы то ни было, у тебя нет.
Поднимаясь по лестнице этого уже полуразвалившегося, но все еще стоявшего, и, наверное, собиравшегося простоять высотного дома, я потихоньку переставал терять связь с реальностью, как только что вмазавшийся неопытный наркоман.
Сквозь разбитые окна внутрь проникал пушистый снег.
Половина дверей на каждом этаже была выбита, обнажая лишь пустоту комнат.
Ни бездомных, ни мусора, ни ржавой техники, ни гор тряпья, ничего — везде было просто пусто.
Смерть не только сделала свое дело, а успела прибраться за собой. Подготовлена почва для новой жизни — но прорастет только сорняк.
Под ногами хрустела щебенка. Я бежал так быстро, что этот сопутствовавший шум походил на подбадривающий ритм, игравшийся на каких‑то невидимых маракасах. Иногда же боль в моей ноге унималась, и я, с энтузиастом подростка, получившего первую зарплату и собравшегося пропить ее с друзьями-бездельниками, раскочегаривался так сильно, что, не успев войти в поворот на лестничной площадке, врезался в стену — и раздавался глухой удар по гигантскому каменному барабану. Скрипки-сирены подыгрывали вдалеке, а сердце стучало, как тамбурин. Кровь била в висках — кажется, кто‑то дергал за струны контрабаса.
Неплохая симфония для гранд-финале. Кто дирижер всего это действа?
Председатель, который, на самом деле, вовсе не человек, а лишь, как я уже говорил, титул, вросший в него, пустивший свои корни прямо в мозг, подменивший сознание набором директив и возможностей заработать еще больше? Словно паразит, поражающий простых муравьев-тружеников, вынуждая их забраться на самую верхотуру, чтобы этот гриб потом мог пустить в него окончательно свои корни и выкинуть в мир свои поганые споры, и цикл повторяется, повторяется, повторяется, закручивается петлей вокруг шеи, но никто так и не опрокинет табуретку под твоими ногами.
А, может быть, это все ее рук дело? Она, моя спасительница, олицетворявшая и жизнь, и смерть, просто взяла меня, как заводного солдатика, покрутила ключик в моей спине, поставила на холодный пол и, смеясь, смотрела, как я растерянно и нелепо хожу туда-сюда, дрыгаю руками-ногами, щелкаю зубами и непременно падаю в конце. Но все дело в том, что она нашла такой ключик, которой подошел бы к любому, который мог завести тебя так, что ты всегда будешь ходить, как миленький. Понятное дело, этот ключик захотели забрать и другие дети, сидящие в своих офисах и одним росчерком пера выбрасывающие одних на работников на самое дно жизни, а другим — делают вас королем мира (пускай и на пять минут). И чтобы его не дать им, она предпочла застрелиться. А что я? Я — просто очень хорошая игрушка, которая, к тому же, была ее любимой. Я даже не думаю, что что‑либо изменится, найди они этот ключик или нет. Самое поразительное, что это просто чья‑то прихоть. Все останется таким же, научись они чинить свои игрушки или нет. По крайней мере, я не заметил разницы, вернувшись с того света. Разве что сигареты подорожали.