Блин! Вся эта истерика минут пять длилась, не меньше! И ведь что характерно — Сталину такая встреча, похоже, нравилась. Вот уж не ожидал от старичка подобной тяги к самолюбованию. А потом начались выступления… Офигеть! Вот только за это всех коммунистов бы перестрелял — за долгие, тягомотные речи! Виссарионыч-то со своей частью закончил, по их меркам, довольно быстро — минут за тридцать, а остальные… нет, не то чтобы их спичи длились дольше, но ведь они были совершенно однообразными. Особенно когда пошли лауреаты с благодарностями.
Меня, кстати, с этой благодарственной речью Колычев просто достал. Сначала затребовал, чтобы я написал, что буду говорить с трибуны. Потом, прочитав четыре строчки, из которых состояла будущая речь, высказался совершенно нелитературно и взялся за дело сам. После чего, вручив двенадцать листов, исписанных мелким почерком, приказал это перепечатать, чтобы читать удобней было, и, потрясая кулаком перед носом, предостерёг от самодеятельности. Я перепечатал, сложил листики в красивую кожаную папку, подаренную командиром, и отнёс ему на проверку.
Иван Петрович надел круглые очки, сразу став похожим на сельского учителя, внимательно всё перечитал и наконец отстал от меня. Только я всё равно эту папочку чуть перед отъездом не забыл. Командира разве что удар не хватил, когда он увидел меня без заготовленной речи. Затащив будущего лауреата в кабинет, генерал полковник, совершил неуставные действия в виде неудавшейся попытки влепить мне подзатыльник и, вручив злополучную папку, лично сопроводил до машины. Так что я теперь ничем не буду отличаться от остальных говорящих.
Поэтому, когда назвали мою фамилию в номинации «за достижения в науке и технике» под аплодисменты зала, быстро прочёл творение Ивана Петровича, получил диплом, сертификат и медаль, после чего убежал на своё место. Ф-фух! Вроде бы всё нормально прошло — нигде не накосорезил. Так что теперь можно расслабиться и получать удовольствие от предчувствия будущего банкета. Хотя после уяснения суммы несколько напрягала сквалыжность вождя. Премию мне, разумеется, дали, но только второй степени. Деньги, конечно, огромные, но пятьдесят тысяч — это ведь не сто? Жмоты!
Правда, с другой стороны, это, наверное, справедливо будет. Остальные ведь действительно её за заслуги получили, а я только за то, что оказался в нужный момент в нужном месте. Так что ладно — пусть будет пятьдесят. Да и Виссарионыча жмотом назвать очень тяжело. Я ведь когда узнал, с каких фондов эта премия берётся, полностью обалдел. Думал, что закрома государства трясут, оказывается — фиг вам! Это личные деньги Сталина, полученные за публикации его книг у нас и за рубежом. Во бли-и-н!