— Куришь?
Тот помотал головой и ответил:
— Нет, благодарю, гражданин капитан.
— А тот замок, возле которого ты прятался… Что в тех местах интересного видел?
— Там пусто было. И людей почти не было — только два старикана, мужик средних лет да молодая девка из ворот выходили. То есть выезжали — на велосипедах.
И всё — ни машин, ни людей. Хозяева, наверное, уже сбежали и только прислугу оставили за добром присматривать…
— Это всё?
— Так точно, гражданин капитан!
— Епрст! Что ты меня постоянно «гражданином» обзываешь? Или ты — тёртый зэчара и до войны на зоне чалился, оттуда привычка пошла?
Костров наконец посмотрел мне в глаза и, катнув желваки на щеках, выпалил:
— Никак нет, товарищ капитан! Просто тот лейтенант из особого отдела, когда я к нему «товарищ» обратился, орать начал, мол, товарищи его с оружием в руках немца бьют, а я, как добровольно сдавшийся врагу, на такое обращение прав не имею.
— Ну в общем-то правильно орал. А ты что, действительно — добровольно сдался?
— Угу — сейчас. — Лагерник опять уткнулся взглядом в пол и зло проговорил: — Гранат — нет, снарядов — нет, а эти суки, на мотоциклах да двух танкетках, нас, как баранов, в кучу сгонять начали. Комиссар-то умнее всех оказался — начал из «нагана» по мотоциклистам садить, вот его и переехали сразу. А я глянул, как его кишки на трак наматываются, и поплыл… Хотя если бы знал, что в будущем ожидает, то вперёд комиссара бы сиганул… Тогда от дивизиона нас человек пятнадцать осталось, вот и подняли руки. А куда деваться?
Тут Иван надолго закашлялся и потом, успокоившись, поддёрнул рукав ветхой гимнастёрки, вытер выступивший пот. А я, заметив в прорехе острохарактерный полукруглый шрам, спросил:
— Что, приходилось от собачек бегать?
Костров, невесело усмехнувшись, ответил:
— Два раза. Это не считая последнего. Первый раз через неделю, после того как в плен взяли, в сентябре сорок первого. Нас тогда возле Томино держали, прямо в чистом поле. Там даже колючки толком не было. Немцы просто несколькими нитками на столбиках огородили квадрат и вышки небольшие поставили. Они вначале добреньких из себя корчили. Помню, в те времена много баб ходило вокруг лагеря — мужей искали. Так если находили — немцы мужей отпускали. Мне такое не светило, поэтому выбрал ночку потемней и с тремя друзьями рванул… Только недалеко — даже до леса не дошли, как нас сначала собаки, а потом мотоциклисты догнали… Побили, куда же без этого, и обратно вернули. Думал, расстреляют за побег, но обошлось — рёбра поломали и успокоились… Только потом всё стало гораздо хуже. Фрицы собрали огромную колонну и пешим ходом повели аж за Львов. Много тогда на той дороге ребят осталось, у нас ведь раненых было до чёрта… А в Сутонах был уже нормальный лагерь — с бараками, с колючкой. К лету сорок второго на фронте, видно, немцам стали давать прикурить, потому что к нам в лагерь вербовщики приходили. Какой-то полковник, с царскими крестами, всё речи толкал, призывал Россию новую строить. Без жидов и Советов…