Мальчик приходил (Киреев) - страница 15

Теперь трапеза сопровождается маленькими глотками холодного молока, которое хорошо оттеняет солоноватость горячего картофеля. Москвичам – коренным москвичам – такое сочетание кажется варварством, но на юге оно распространено, и уроженец юга не просто наслаждался любимым с детства кушаньем, а как бы перемещался в те давние, обведенные золотой рамочкой времена, хотя не находил при этом никакого сходства между собой тогдашним и собой нынешним. Ему нравилось, что то был совсем другой человек, которого можно пожалеть (себя-то не пожалеешь!), которого можно похвалить (себя не хвалит – суров к себе Адвокат, беспощаден, а вот Шурочка защищала) или поставить в пример Шурочкиным обидчикам.

Праздник гурманства, что он устроил себе, – единственный оставшийся у него праздник, – заглушил нарастающую с утра тревогу, но ненадолго, а главное – не до конца. Расслабиться так и не удалось. Даже когда пиршество достигло своего апогея, когда он, попирая все законы гармонии, водрузил на стол уже поостывший противень, где еще оставалось несколько впаянных в бугристую корочку картофелин, и принялся с ожесточением подчищать темное прогибающееся металлическое днище хлебным мякишем, едва не пальцами, ибо свежий хлеб расплющивался под остервенелым нажимом, – даже в эти разгульные минуты беспокойство не оставляло его. Полнолуние до крайности обострило все чувства, в особенности слух, который улавливал сквозь протяжные стоны противня и голоса за окном, и крик припоздало летящей на ночлег птицы, и шарканье подошв на тротуаре, и гудок поезда, хотя железная дорога пролегала далеко отсюда. А с наступлением ночи, когда победоносная луна зальет все мертвенным светом, слух обострится еще больше, обострится настолько, что Адвокат почует: кто-то медленно, но упорно приближается к его дому. (Пока что Мальчик не приближался; повернувшись на другой бок, пробормотал что-то и продолжал спать.)

С противнем, наконец, было покончено. Адвокат выпрямился, осмотрел, медленно поворачивая руку, жирные растопыренные пальцы и сделал нечто неслыханное (видела б Шурочка!): по-собачьи облизал пятерню.

На другой бок повернулся Мальчик, чмокнул губами и продолжал спать, едва различимый на своем матрасе среди громоздких вещей. Во сне не ощущал их тяжелого дозора – он был свободен во сне, на Галошевом озере катался в лодке под солнечными лучами со своим спасителем, – не ощущал и в первый миг пробуждения, когда, испуганно сев (за пазухой хрустнуло что-то), хлопал в потемках глазами и не мог сообразить, где он и что там хрустит за пазухой, но уже в следующую секунду вспомнил: деньги, и вещи тотчас стали возвращаться на свое место. Обступать его, надвигаться… Размеренно булькали бутыля у затухающего окна, но это были уже не те бутыля, что он оставил, засыпая, другие; другими были банки, в одной из которых его ждал не видимый отсюда Чикчириш, и другим был массивный, черный – чернее прежнего – гардероб с приоткрывшейся дверцей; все было другим, хотя и притворялось прежним.