— Вот некстати, — проворчал бригадир. Остальные настороженно помалкивали. Будто впервые…
— Что, чукчи, отраву пьете? — спросил один с погончиками подъесаула, куражился.
— Чай мало-мало.
— Сакэ давай.
— Нету сакэ, нельзя, наказывать будут, — отвечали ему. — Чай, пожаруйста.
— Да пошел ты с чаем! Чай — не водка, много не выпьешь, — цедил слова подъесаул, а внимание переключил на скачущую собачонку. Примерившись, он выщелкнул нагайку, намереваясь ударом захватить ее в петлю.
Собачонка оказалась смышленой. Увернувшись от удара, она припала к земле, выжидая, что последует дальше.
Ах ты, тля…
Японцы делали вид, будто эти забавы их не касаются, пили чай, причмокивая. Подъесаул снова щелкнул нагайкой, и опять собачонка вывернулась и, будто потешаясь, не убегала прочь. Казак раздухарился:
— Петро, дай твою нагайку. Она со свинчаткой и длинней будет.
Ему дали другую нагайку. Подъесаул зажал ее в руки поухватистее, примерился.
— Держись, псявка…
Перестарался он дюже: замах вышел кособокий, и вместо того, чтобы захватить собачонку в петлю, нагайка обвилась вокруг шеи ближайшего казака. Потяг руки вышел ощутимый, и всадник от неожиданности свалился наземь, захрипел, силясь освободиться от петли. Спасибо, товарищи вызволили.
— Ты совсем, Назар, спятил? — сипло спросил обиженный.
Обескураженный подъесаул пришел в себя, рванул карабин из-за спины и повернул коня на собачонку.
— Ну, курва!..
Конь вздыбился, заржав.
— Нечиста сила! — загомонили казаки. — Охолонь, Назар!
А тут еще подъесаул вывалился из седла. Храпел испуганно конь, крутил кровавыми глазами, розовая пена падала хлопьями с губ. Происходили невероятные вещи: Христос отказывал казакам в защите.
— Стос кресс, — пробормотал невпопад подъесаул, закрестился. Сумрачно оглядев японцев, которые будто ничему, кроме живительного чайного запаха, не внимали, он взгромоздился в седло и дернул поводья прочь. За ним — остальные. Без матюков и угроз. Еще и потрескивало что-то и воздухе, а попробовал задний оглянуться — громыхнуло в небе, он голову втянул в плечи.
А может, и показалось — у страха глаза велики, — только собачонка потявкала вслед.
Мир вам! — услышали японцы и, оглянувшись на груду камней за спинами, увидели там старичка в кожушке и подростка рядом. Как говорится: только в театре. Но отбили дощечки «тён-тён», и новое действие началось. Или не заметили смены картин одного действия? Увлеклись…
А пришедшие только кланялись, глубоко сгибаясь в поясе.
— Комбан ва, — распрямился подросток, подошел к костерку. — О-тя ва ойсии десу ка?[1]
Собачонка, ластясь, подползла на брюхе к подростку.