вернулась в избу и, засветивши все три рожка каганца, села у окна, вынула чулок и стала вязать
с довольным видом. Теперь Павел должен вернуться с минуты на минуту.
Но минуты проходили за минутами, а Павла все не было. Наконец загудел колокол и
пробило девять. Павла все нет как нет.
– К Ярине за Галькой пошел! – сказала себе Ульяна с сердцем. – Не придет до полуночи.
Она потушила все рожки, чтобы не тратить без нужды масла, и снова села к окошку,
продолжая вязать в темноте. Быстро ходили в проворных сухих пальцах Ульяны иглы, сердито
постукивая друг о друга и сверкая от времени до времени злым коротким блеском, как жало
змеи, когда лунный свет падал на них. Ульяна думала о девушке, которая отняла у нее сердце
сына, и морщины становились глубже между бровями и на углах рта; ее обыкновенно доброе,
несколько постное лицо становилось неприятным и злым.
Когда, два часа спустя, Павел отворял ворота, окно было ярко освещено всеми тремя
рожками каганца и на столе стоял ужин. Мать ласково поздоровалась с ним, но не пошла ему
навстречу. Уже по тому, как он отворял дверь и как шел по сенцам, она угадала, что на сердце у
него невесело. Это заставило ее быть особенно деликатной и внимательной, чтобы как-нибудь
его не задеть. Она ни о чем не спрашивала и молча стала подавать ему ужин и села вязать.
– Что же вы, мама? – спросил Павел.
– Неохота что-то, – отвечала она. – Да я же и ела, – прибавила она, спохватившись.
Павел отломил кусок хлеба, придвинул миску и медленно, молча, стал есть..
Наступила длинная тяжелая пауза. Вязальные иглы в руках Ульяны уже не стучали резко и
коротко, словно ссорясь и перебраниваясь друг с другом, а тихо ползли рядом,' точно
враждующие члены семьи, когда они пришиблены общей заботой.
– А что, не заходил мельник? – спросил наконец Павел.
– Нет, не заходил, – отвечала мать.
Павел знал это. Мельник не мог зайти так скоро. Он спросил об этом, чтобы завести
разговор и успокоить мать., Мать поняла это и, помолчав с минуту, спросила;
– Был у Ярины?
– Был.
Наступила новая длинная пауза, но она уже не была тяжелою. Спицы уже не наскакивали
друг на друга и не прятались, чтобы избежать столкновения. Они стучали ровно и мерно,
пригоняя каждое движение одно к одному, и лицо Ульяны, которая вязала, слегка прищуривая
глаза, было задумчиво и сосредоточенно, но на нем не было прежней тревоги.
– Бросить надо, Павел, – проговорила она вполголоса, не поднимая глаз на сына. – Не жена
она тебе.
– Нечего бросать, сама бросила. Выходит за Па-наса. Сама сказала, – проговорил Павел
залпом.
Ему захотелось разом высказаться, излить свое горе. Он рассказал весь их разговор.