– Нехристи мы, говорит, не может за меня пойти. Если пойдешь, говорит, в церковь и
поклонишься идолам – пойду.
– Вишь, что надумала, что надумала! Искусительница. Это как в Писании про пророков
Божиих.
Им обоим поведение Гали представлялось в таком свете. Ульяна и негодовала на девушку,
оскорбившую ее Павла пренебрежением, и вместе с тем в душе была довольна, что Галя,
разлучница, похитившая у нее сердце, сына, оказалась недостойной его.
– Брось, не думай о ней. Не стоит она тебя! Не было бы тебе счастья с ней. Да и не любила
она тебя никогда. Не стала бы того от тебя просить, когда б любила! – закончила она
запальчиво, вспоминая свою собственную любовь.
– Не судите ее, маменька, не ведает она, что творит. Если б знала, то не сказала бы.
– Кому же знать? Ведь она, даром что девка, – грамотная. В школу три года ходила.
– Не всякому Господь открывает и из мудрых. Я пытался говорить с ней, но душа ее не
лежит к слову бо-жию, а к мирской суете. Что ж, значит не судьба…
Он взглянул долгим вопросительным взглядом на мать, точно ожидая возражения и
утешения и умолял о нем.
Но мать не могла выжать из себя утешения. Она нахмурилась.
– А знаешь ли, – начала она, чтобы переменить разговор, – барчук Валериан Петрович,
сказывают, на деревне был. Он уж с неделю у папеньки гостит, да к нам пока не заглядывал.
Чудной такой, говорят. Больных лечит и ничего не берет, а сам приносит по малости, коли,
кому нужно. Добрый и простой. А в церковь, говорят, никогда не ходит, – прибавила Ульяна
шепотом.- В избу войдет, шапку снимет и всем людям поклонится. А на иконы не кланяется. И
за стол садится – не крестится. Мне пришло в голову, уж не из наших ли? Что-то похоже. Как
это тебе кажется?
Павел улыбнулся. Он любил читать и читал не одни божественные книжки. Он знал, что у
господ не ходить в церковь и не креститься вовсе не значит быть баптистом.
– Нет, не из наших он, матушка, – сказал он, – и не божий глагол двигает им, а гордыня.
– Ну вот! – заступилась Ульяна. – Он, говорят, простой, вовсе не гордый.
– Гордый не перед людьми, а перед Богом. Эта гордость от суемудрия греховнее
человеческой гордости. Не о Боге он радеет, а о своей гордости. Не во спасение такая
добродетель, – закончил Павел безапелляционным тоном сектанта.
Ульяна пригорюнилась: она помнила Валериана маленьким мальчиком, и ее огорчала
судьба его души.
– А чего бы тебе, Паша, – сказала она ласково, – не повстречать его как-нибудь и не
побеседовать с ним? Как знать, может ум его и просветится верою.
– Что вы, матушка! Станет он со мной беседовать. А если и станет, то где же мне с ним