По крестьянской привычке все делать на миру, он принялся, не стесняясь нисколько
присутствием постороннего, излагать свое семейное дело. Они поссорились с братом из-за
наследства. Сперва старший брат говорил один, сдержанно. Потом младший вмешался. Они
заспорили и стали браниться и попрекать друг друга.
Лукьян их унял и стал выпытывать дело. Ему часто приходилось разбирать подобные ссоры
не только между односельчанами, но даже и из дальних деревень.
Павел не стал слушать до конца. Он встал и собрался уходить.
– Что же ты? – спросил его Лукьян.
– Прощай. Спасибо тебе, – сказал он.
Он ушел домой не веселый, но укрепленный и ободренный.
Павел сам мечтал о подвиге, о служении вере, и разговор с Лукьяном оставил глубокий
след в его душе. Он готов был пожертвовать для дела Божия всеми земными радостями, и он
повторял про себя слова Лукьяна, чтобы полнее ими проникнуться.
Он долго бы остался в таком возвышенном настроении и, вероятно, перемогся бы совсем,
если бы после разговора со своим учителем он куда-нибудь ушел или уехал, или как-нибудь мог
устроиться так, чтобы не встречаться с Галей, по возможности не слышать, не думать о ней. Но,
живя так близко, это было невозможно. Маковеевка была маленький хутор. За всем нужно было
ходить оттуда в Книши. На следующий же день, идя в лавочку за солью, Павел увидел Галю,
возвращающуюся с поля в толпе. Ему хотелось подойти к ней и хоть поздороваться, но тут к ней
подошел Панас, и это его остановило. С Панасом у него наверное вышла, бы стычка, а ему было
не до того. Он решился дождаться, пока тот отойдет. Но Панас не отходил всю дорогу. Павел
видел, как он проводил ее до дому и долго задерживал ее у ворот.
Через несколько дней Павел увидел Галю у водопоя, куда она с другими девками пригнала
скотину. Он вез сено с небольшого лужка, который имел около Книшей, и свернул к колодцу,
чтобы напоить и своего коня, и стал ждать очереди.
– Добрый день, Галя, – сказал он.
– Будьте здоровы, – отвечала девушка, едва скользнув по нем взглядом.
Она не обрадовалась встрече, но в ней не было и прежнего задора. Вся она казалась какая-
то придавленная.
– Не сердишься на меня? – спросил Павел вполголоса, улучив минуту, когда их не могли
слышать.
Она ничего не ответила и только подняла длинные ресницы и устремила на него свои
большие серые глаза вопросительно и печально. "К чему? Разве этим поможешь?" – говорил,
казалось, этот долгий взгляд.
У Павла все внутри перевернулось от одного этого взгляда. Его прежних решений избегать
ее как не бывало. Ему страстно захотелось еще раз видеться с ней, поговорить, попытать в