верхнем этаже, над помещением острожного караула, во избежание возможности подкопа.
В одну из них посадили Лукьяна в первый день его приезда. Это была маленькая,
чрезвычайно грязная, но довольно светлая и сухая клетка, шага в три шириною и шагов пять в
глубину, с деревянной полкой, прибитой к стене вместо кровати, и неизбежной смрадной
парашкой: довольно гнусное помещение для такого чистоплотного человека, как Лукьян, но все
же довольно сносное для острога.
Два раза в день ему приносили еду, состоявшую из хлеба и кислого борща в полдень и
жидкой тюремной кашицы вечером. Гулять его водили редко – раз в пять дней, и то минут на
десять. Но он прекрасно себя чувствовал в тюрьме и нисколько не тяготился заключением. В
первый же день он обратился к сторожу с необычной в остроге просьбой принести ему
евангелие.
Просьба была передана смотрителю, и так как чтение духовных книг поощрялось, то на
другой день книга ему была доставлена… Он проводил время, перечитывая знакомые страницы.
Вечером, когда наступил час молитвы, он попробовал запеть вечерний псалом, но сторож
грозно окликнул его: в тюрьме петь не полагалось. Лукьян тотчас покорился и стал петь
неслышно про себя.
Так тянулся день за днем до описанного выше допроса, после которого в тюремной жизни
Лукьяна произошла резкая перемена. На другой же день после допроса к нему зашел Паисий
вместе с смотрителем. Осмотревши камеру, он выглянул в окошко и полюбовался видом,
который оттуда открывался.
– Что это, Петр Иванович, – с улыбкой сказал он, обращаясь к смотрителю, – вы, кажется,
из острога гостиницу для господ проезжающих сделали?
– Как так для проезжающих? – удивился смотритель. – У меня, кажись, жильцы
постоянные.
– Ну, так комнаты со столом и с мебелью, – шутил Паисий, обводя глазами клетку.- Да
коли вы их в таких хоромах держать станете, они и уходить не захотят.
Смотритель осклабился.
– Ну что ж, это мы можем переменить. У меня много палат, и палаты все разные, смотря по
гостям.
Они обменялись несколькими словами вполголоса.
Паисий заметил в эту минуту торчавший из кармана арестанта корешок книжки. Он
бесцеремонно вынул ее оттуда.
– Это что? – укоризненно обратился он сперва к смотрителю.
– Евангелие, – сказал тот. – Это дозволяется законом. Это на пользу.
– Кому на пользу, а таким на вред, – сказал Паисий. Они ушли, унеся с собою книжку.
Не прошло и получаса, как произошла та перемена, которую сулило это посещение.
К Лукьяну вошло двое сторожей: один, надзиравший за его коридором, другого Лукьян еще
не видел. Это был высокий жилистый старик с ястребиными глазами и тонкими бледными