— И кто же я по вашей классификации? — спросил Толмачев.
— Червь, слепой и безгласный.
— Ну ты! — сорвался Толмачев. — Не много ли на себя взял?
Судских не испугался:
— В этом весь смысл, доктор. Черви в конце концов пожирают и лягушек, и людей. Вернее — трупы их. И знаете, у червей тоже своя классификация: лягушечные, человеческие…
— Ты знаешь, что я с тобой сделаю? — смотрел в лицо Судских Толмачев, и лицо генерала раздваивалось перед ним.
— Знаю. — даже не переместился с ноги на ногу стоявший Судских. — Только тогда вы перейдете в категорию самопожирающих червей, и это убьет вас раньше срока. — Он без жалости добивал Толмачева и, может, впервые принцип архангела Михаила: «замахнулся — бей» — посчитал правильным и необходимым. — Ясно, какой груз раздавит вас? А вашего приятеля нет. Он не комплексует, живет отморозком, и как раз вы, а не он, разрушаете наш мир. Вы, сжираемые сомнениями. Определитесь: либо к червям вниз, либо к людям наверх.
Трусоватый Толмачев сидел не шевелясь. Зачем ему тягаться с этим непокорным или замахиваться на аппетитную Сичкину? Наглости он не нажил, наглости — обратной стороны гордыни. Закроют клинику, куда он денется? А ведь, кроме всего прочего, надо и гнездышко свить, где припасы и цыплятки плодятся. Наглец Ельцин на виду всего мира беззаконие творит, а он еще сомневается, делать мерзавцу операцию или нет. Делать!
— Вы убедили меня, — со слабым придыханием сказал он. — Хотя в зачет вам это не пойдет.
— Когда меня выпустят?
— Никогда, — устало произнес Толмачев. Выпроводил Судских под надзором санитаров и пошел в палату к Свинько.
Тот лежа почитывал Канта, которого принесли по его просьбе, делал заметки на полях и благодушно улыбался.
— А-а, любезный эскулап, — приветствовал он Толмачева. — Входите, милейший, здесь не кусаются. На ваш вопрос отвечу сразу: самочувствие прекрасное, все органы функционируют нормально, мне даже на свободу не хочется.
— Что вычитали? — расслабился Толмачев. С полными сумасшедшими он обретал уверенность.
— Интересное. Кант, первым из живущих на Земле, обосновал отсутствие Бога как такового. Но — я замечу — существо, которое создало Землю, было. Высокоорганизованное, которому подвластны физико-химические процессы в глобальном масштабе. И ведь, батенька мой, ничего сложного в создании нашей планеты он не видел. Другое дело — создать гигантскую лабораторию, это труд, достойный Бога. Труд, подвластный разве что высшему существу. Так что разговоры о космических пришельцах имеют под собой почву. Вы спросите, почему они с нами не общаются? И мы вынуждены довольствоваться сказочками о Боге? Отвечу: чего ради им разглядывать в очко деревенской уборной червей?