у нас Новозыбков. Остановка там будет. Последняя перед фронтом. Я там сориентируюсь. Может,
сбегаешь к сыну…навестишь. «Сбегаешь к сыну»,- как о живом отозвался ротный, и горькая правда
опять стеганула по сердцу. -Спасибо, сынок, - еле слышно и не по уставу ответил солдат,
благодарный судьбе, что к сыновней могиле его допускает проститься. После слов командира время
будто бы остановилось. Эшелон то часами стоял на каких-то пустынных разъездах, пропуская другие
составы, то в ночь уходил. И темень пугая пронзительным ревом гудочным и лязгом железных
суставов, летел, черно-масленой грудью пронзая поздней осени версты продрогшие. В кулаке
сберегая цигарку от встречного ветра, с притерпевшейся болью солдат наблюдал, как проносятся
мимо врагом поруганные земли. Эти руины, пожарища эти на картах войны населенными пунктами
значатся. А на деле – могилы да печи. И дождями размытые, с голыми шеями труб, сиротливо стоят
эти печи меж могильных бугорков землянок, словно бабы наши русские в непристойной наготе на
позор врагами выставленные. Но замечает солдат, что жизнь копошится кругом, и дети смеются
звонко, хоть и одеты в старье перешитое, а там уже трубы дымятся с побеленными шеями. И этот,
войной сотворенный разор, уже не кажется солдату неподъемным. А Сережкина станция рисовалась
значительной, не похожей на то, что сейчас перед ним проплывало. И вот, отгудев тормозами, замер
бег эшелона, и грохот железа затих. И понял солдат без подсказки, что перед ним Новозыбков. -Мать
моя матушка,- прошептал и пилотку стянул с головы перед морем порушенной жизни. Руины и
пепелища пожарищ. А из руин, что каменели вокруг, среди уцелевших церквей, торчали деревья
рукастые, вскинув к небу голые пальцы ветвей. Будто все, что прошло перед ним за дорогу, не
пропало за пыльным хвостом эшелона, а сошлось в этом месте, и сгрудилось разом все горе войны в
этот город и станцию эту. -А ты думал, сыны наши гибнут за какие-то там города красоты
несусветной? – к проему двери подошел старшина.- А кому тогда эти вот станции брать-отбивать?
Мой Степа погиб за какую-то там высоту, а Лукашина сына убило еще в эшелоне… Ты давай нетерзайся, а сбегай, куда разрешил тебе ротный. И солдат побежал, до сипоты гоняя воздух
прокуренными легкими. Высота отыскалась сама на той стороне эшелона. Будто берег высокий над
рельсовой речкой поднялся и горкой разлегся напротив вокзала. На окраине горки увидел кресты под
березами и огромную клумбу земли, обнесенную дерном, листвой побуревшей притрушенной, с
обелиском дощатым под красной звездой. Сняв пилотку, едва отдышавшись, он долго глядел на