Название станции этой вонзилось в солдата осколком внезапного взрыва, и ватная слабость ударила
в ноги, и солнечный луч затянуло туманом, когда прочитал он могильные строчки казенной бумаги.
«Ваш сын, красноармеец Сергей Федорович Савельев 1925 г. рождения, уроженец города… убит 24
сентября 1943 г. и похоронен на западном скате высоты 108.0 в районе станции Новозыбков,
Орловской обл…» «Убит,- морозя душу, застучало в голове.- В районе станции Новозыбков…
Станция Новозыбков…» Руки безвольно упали и сам бы он навзнич свалился, да стенка окопа не
дала. Спиною сдирая песок, он сел на патронный ящик и, выпростав ноги, уставился взором
невидящим в черное горлышко стрелянной гильзы. Тупая усталость подмяла солдата. И будто бы
время, и солнце, и жизнь от него отвернулись. -На-ка выпей-ка вот, - подошел старшина с котелком.-
Лейтенант приказал тебе порцию выдать с довеском. Тут грамм двести почти. Так что выпей. Водку
выпил солдат как микстуру, брать открытую банку тушенки не стал, а, роняя табак, непослушными
пальцами стал цигарку сворачивать. -Лейтенант приказал насчет дров напилить-наколоть. Тут, в
лесу, недалече, так что следуй за мной. Там с Иващенкой будешь на кухне. У него под Клинцами
семью разбомбило, а узнал только щас… Тот наряд дровяной, лейтенантом придуманный, он тогда
отработал с трудом. Без охоты пилил и колол, ощущая, как копится в нем отвращение к резким
движениям. Набрякшая болью душа суетой оскорблялась и смехом. Стал солдат сторониться
курилок и шутников батальонных. Сделался будто нездешним. Словно старый, израненный волк,
зализывал горе свое в одиночестве. И только взбодрился, когда началось наступление, загорелись
бои скоротечные и бои затяжные, и солдат превратился в машину. И сузился мир до размеров
прицела, и страх потерялся, и зыбкая радость, что грела его после каждого боя, как благодарность
судьбе за то, что опять он в живых оказался,- пропала. Но радость другая вселилась с огнем
беспощадной отваги. И меткость, и ловкость нашлись, когда пулемет, содрогаясь, огнем заходился и
лаем железным, будто воля солдата вселялась в него, и желание страстное – бить фашистскую
сволочь, разить наповал – и его, пулемета, заветным желанием стало. Солдата не пули не брали
теперь, ни осколки. Заговоренным как будто бы стал. И вот батальон, в боях поредевший жестоко,
отведен был на отдых и, пополненный личным составом и техникой, собирался под Гомель отбыть,
как солдат получил от убитого сына письмо. И душа, утомленная тлеющей болью, застонала
открывшейся раной. -Господи Боже ты мой! Мать моя матушка!- прошептал, не готовый к такому
