”.
Назначение Голицына означало дальнейшее усиление правого курса. «Назначение Голицына и мое утверждение (министром.— А. А.),— указывал Протопопов,— являются характерными признаками времени. Руководство политикой фактически перешло в еще более правый круг. Б [ывший] царь это понимал и сделал этот шаг сознательно» >327. Эту оценку подтверждает и другой свидетель. «Что же касается последних назначений министров,— записал Андрей Владимирович в своем дневнике 29 декабря 1916 г.,— то Ники сказал Саблину, что он пойдет против общественного мнения во что бы то ни стало и докажет этим твердую власть. Таким образом, он нарочно выбирает лиц, которых общественное мнение не любит и ненавидит»>32в.
Вместе с тем выбор Голицына свидетельствовал о полном тупике, в который завела царизм «министерская чехарда», основанная на принципе «джентльменства» в истолковании Александры Федоровны. Даже сам Голицын, которого тот же Коренев характеризовал как «старого рамолика», «прихрамывающего, волочащего ноги подагрика, ничего не помнившего и ничего не знавшего» >329, знал и понимал, что он совершенно не подходит на предложенную роль. «Я поник головой, так был
ошеломлен»,— вспоминал он, когда царь сказал, что хочет сделать его председателем Совета министров, показывал Голицын. «Совершенно искренно и убежденно говорил я, что уже устарел (Голицыну было 66 лет.— А. А.)... признаю совершенно неспособным». Голицын был уверен, что после такой автохарактеристики царь откажется от своего решения, но спустя два дня получил указ о своем назначении >j>30. Как свидетельствует Род-, зянко, на его вопрос Голицыну, зачем он согласился занять пост, абсолютно ему противопоказанный, последний ответил: «Я совершенно согласен с Вами. Если бы Вы слышали, что я наговорил сам о себе императору; я утверждаю, что если бы обо мне сказал все это кто-либо другой, то я вынужден был бы вызвать его на дуэль»>331. Голицын был премьером ровно два месяца — с 27 декабря 1916 по 27 февраля 1917 г. Революция избавила старика от тяжкого бремени.
Последствия «министерской чехарды» для царизма были катастрофическими. Авторитет власти не только в народе, не только в господствующих классах, но и в самом государственном аппарате близко подошел к абсолютному нулю. «Если при Макарове кабинет министра (внутренних дел.— А. А.) потерял для меня всякий страх, при Маклакове — серьезность, то при Щербатове он сделался каким-то нелепым местом, куда нужно было только возить бумаги, чтобы получить подпись»,— писал известный нам Муратов