В статье «О черносотенстве» в сентябре 1913 г. В. И. Ленин писал: «В нашем черносотенстве есть одна чрезвычайно оригинальная и чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это — темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий». И черносотенным заправилам с этим фактом приходится считаться. «Крайне правые,— продолжал В. И. Ленин,— партия помещиков. Но ограничиться связями с одними помещиками они не могут. Им приходится прикрывать эту связь и делать вид, что они защищают общенародные интересы... Безопасно такая игра не проходит»>117.
В этом и состояло противоречие черносотенного движения в России, обусловившее его полный провал, следствием которого и были бесконечные междоусобицы среди «союзников» — марковцев с дубровинцами, провинциалов с петербуржцами, Пуришкевича с Марковым и Замысловским и т. д. и т. п. Уже само название «союзов» говорит о том, что они были рассчитаны на завоевание широких народных масс, в первую очередь крестьянских. А защищать при их помощи намеревались антинародные, помещичьи интересы. Необходимость обращаться к массам и страх перед этими массами неизбежно вели к отчуждению и взаимному недоверию между помещичьими «верхами» черносотенства и его провинциальными «низами», пытающимися выдать себя за представителей этих масс, между «благородными», с одной стороны, и «плебеями»— с другой.
Из сказанного отнюдь не следует, что Бобринский, Макаров и другие заблуждались насчет истинного положения дел в «союзах». Они отлично знали, что никого, кроме немногочисленных, преимущественно деклассированных, а то и просто босяцких элементов за редкими исключениями эти местные черносотенные функционеры не представляют, что народ так же далек от «союзников»-провинциалов, как и от них самих. Не был для них секретом и моральный ценз местных «союзных» заправил, многие из которых должны были бы находиться за тюремной решеткой, если бы не особое отношение к ним властей предержащих. Но в том-то и состояла безвыходность ситуации, что, зная истинное положение дел, испытывая брезгливое презрение бар, вынужденных якшаться с подонками общества, та же власть предержащая и «верхи» черносотенства все свои надежды по части завоевания масс возлагали на этих «плебеев», поскольку никого другого в их распоряжении не было.
Естественно, что на петроградском съезде эта ситуация не могла не обнаружиться. Суть ее очень точно выразил А. А. Бобринский в письме Щегловитову, написанному 22 ноября, т. е. в самый разгар работы съезда. Бобринский предупреждал, что ему придется или воздержаться от подписания предложенных резолюций, или подписать их, оговорив свое несогласие по конкретным пунктам. «Возражения мои,— пояснял Бобринский свою позицию,— зиждутся на том соображении, что съезд монархистов представляет из себя, как-никак, улицу, правую улицу — но все же толпу. При таком составе съезда нам следует соблюдать сугубую осторожность во всем, что касается верховной власти. Мне сдается, что наши сегодняшние резолюции грешат в отношении этой железной осторожности». Перечислив далее эти «неосторожные» пункты (удаление нежелательных министров и сожаление об уходе желательных, указание «на знаменитое строго конфиденциальное» письмо восьми министров), Бобринский писал: «...все это предметы, о которых вполне приличествует рассуждать и даже заявлять членам Государственного совета... Но улица, хотя бы и совсем правая, не должна бы, по моему мнению, позволять себе давать указание государю или критиковать его действия»