— Значит, существует два заговора? — спросил д'Артаньян.
— Ну разумеется. Точнее, внутри одного существует еще и второй, о котором знает не в пример меньше людей, — но вы отныне к ним принадлежите, счастливец! Большая часть вовлеченных в заговор свято верит, что речь идет только о том, чтобы прикончить кардинала в одном из его замков… Вот дурачье! Как будто мы с Гастоном только тем и озабочены, чтобы, обжигая собственные пальцы, таскать каштаны из огня для кучки напыщенных дураков, ненавидящих кардинала, чтобы они потом воспользовались в полной мере плодами победы… Нет уж, мы в первую очередь обязаны думать о собственном преуспевании… и о благе королевства, разумеется, — поторопился он добавить с ханжеским видом.
— И как это будет выглядеть? — спросил д'Артаньян с искренним любопытством.
— Довольно просто, — заверил Конде. — Сначала убьют кардинала — и те из заговорщиков, кто не посвящены в потаенное, вроде вашего командира де Тревиля, с помощью имеющихся в их распоряжении средств обеспечат успех этого благого дела, а также и умиротворение тех, кто мог бы защитить кардинала или после его смерти повести себя непредсказуемо. Ну, а почти в то же время будет приводиться в исполнение другой план. Мы поднимем верные войска и парижан, займем Бастилию, Арсенал, все городские заставы, арестуем короля и препроводим его в надежное место. Я не исключаю: его величество будет настолько здравомыслящим, что немедленно же подпишет упомянутый эдикт, передающий права Главного Наместника герцогу Анжуйскому.
— Ну, а потом?
— Потом? — переспросил принц Конде с крайне примечательным выражением лица, для полного описания которого понадобилось бы, пожалуй, талантливое перо синьора Никколо Макиавелли. — О, потом нам остается надеяться на божественное провидение и одну из тех случайностей, что изменяют судьбы государства и венценосцев…
— Сдается мне, я слыхивал о таких случайностях, — усмехнулся д'Артаньян. — Они — а то и божественное провидение — удачно проявили себя в замке Беркли, а также в монастыре Сен-Клу и на улице Ферронри…[24]
Лицо принца Конде оставалось спокойным и безмятежным:
— Право, дорогой Арамис, я не силен в географии и представления не имею, где такие замки, монастыри и улицы и с какими событиями они связаны…
Герцог Анжуйский коротко хохотнул откровенно, косясь на принца Конде, и, не удержавшись, воскликнул:
— Принц, я отношусь к вам с искренним восхищением и уважением! Вы великолепны!
— Честное слово, не пойму, о чем вы, господа, — ответил принц Конде, выглядевший сейчас олицетворением невинности и добродетели. — Я решительно не понимаю ни хода ваших мыслей, ни смысла ваших реплик… Когда я говорил о божественном провидении, я имел в виду исключительно то, что король наш Людовик хил, слаб, болезнен, подвержен частым хворям и приступам меланхолии с разлитием желчи, — а потому я уверен, что долго он не протянет, в особенности если произойдут события, которые его крайне расстроят… Будем уповать на бога, господа, и не более того! Все в руках божиих!