Вот разгадка этой тайны. В тот самый момент, когда я спасал Теллера от тюрьмы, ручаясь за него, этот мошенник рылся в моих бумагах и завладел этим векселем, который я оплатил во время пребывания Тейлора в Париже. Хозяин отеля, где я поселился, и У. Скотт, адвокат Брюнсвика послужили мне поручителями, и я остался на свободе. Теллер, тем не менее имел наглость перенести дело в Верховный суд. Я явился туда; но он не осмелился дойти в своей наглости до таких пределов, и я был оправдан. Семь лет спустя Теллер расплатился тюрьмой штата, где кончил свои дни, оставив след в публичных архивах.
Увы! Вся страна претерпела моральную трансформацию, которая происходила, все время нарастая, с того дня, как я ступил ногой на землю Америки. Это разложение распространялось по городам и весям, и Санбери 1818 года был уже не тот, что Санбери 1811 года. Даже мой зять не избег этого влияния; он уже не был тем, кого я знал в Триесте. Его сердце иссушилось. Копить золото стало его единственной целью. Его коммерция и барыши, которые он от этого имел, не удовлетворяли более его страстям и тому беспорядку, который от этого проистекал.
Я пользовался до сего дня продажей за наличные; мой барыш был умеренным, но он уберегал меня от неблагоприятных факторов. Мой зять указывал мне, что противная система предоставляет мне гораздо большие преимущества. Я позволил себя соблазнить и поддался его гибельным советам. Я был настолько зачарован этим человеком, что «very Good» из его уст было достаточно, чтобы меня убедить. Я поддался его убеждениям и стал продавать в кредит. Прознав про этот образ действий, сбежались авантюристы; в несколько недель мои магазины оказались опустошены, без того, чтобы мой кошелек от этого стал туже набит; вместо этого мой портфель переполнился простыми векселями, шансы на оплату которых оказывались, увы, как у осенних листьев, приносимых ветром. Мой зять не переставал меня нахваливать, сопровождая каждое новое имя моих должников восклицаниями: «Good, very Good, all very Good». Со сроками оплаты получилось совсем другое дело. Восклицания поменялись и сменились другими: «Bad, very Bad, all very Bad». Между тем следовало подумать над тем, чтобы наполнить мои магазины. Я думал податься в Филадельфию, где надеялся раздобыть несколько сот пиастров у моего друга Астольфи, как за товары, что я ему поставил, так и вернув ему лошадь и почтовую коляску, что он мне продал, и, может быть, также избавиться от лошади Теллера, и использовать эти деньги на закупку товаров. При нехватке начального капитала, я обратился к своему зятю, который сходил у меня за Креза, и попросил у него сотню пиастров, предложив ему в залог один из тех векселей «very Good», срок оплаты которых был близок. Он предложил мне обратиться к свекру, который мог бы, возможно, заняться моими лекарствами, которыми не занимался доктор Г. Я согласился и в обмен шести сотен пиастров, что стоили мне эти лекарства, получил часы с репетицией, которые перепродал за сто шестьдесят пиастров, вексель со сроком оплаты в пять лет, и сорок экю наличными; с этим богатством в руках я сел в мою коляску, запряженную моими двумя лошадьми, и в три дня приехал в Филадельфию. Лошадь Астольфи была неплоха, та, что Теллера, хотя и хромая, казалось, имела крылья; на въезде в город, видя, что она хромает больше, чем обычно, я показал ее кузнецу, который указал мне, что у нее на ноге неизлечимый дефект, и предложил за нее шесть пиастров. Я поблагодарил его и продолжил свою дорогу. Я направился к Астольфи. Его прием предвестил мне неприятное приключение.